Русский Париж которого нет

это я писала для Радио «Свобода» в январе 1994…. тут по делу вспомнилось…. Ныне цифры, конечно, иные….

«Русский Париж которого нет».
Вступление ведущего:

Сказать вслух: «Русская эмиграция». Немедленно представляется Париж. «В бензиновом, в асфальтовом, в парижском бреду»… «В собраньях вечера»…

В собраньях? «В Париже, у меня не было и никогда не будет друзей»! – писала, из Парижа, Марина Цветаева. «Русский Париж? Вы его не найдете. Его нет»! – утвер­ждают парижские русские сегодня. А сотрудник газеты «Русская Мысль» попросту удивляется: «Но кого вы хотите считать сегодня русским, во Франции»? Действительно, кого?

Быть может того, о ком думал Александр Галич, когда писал, в первый год своего парижского изгнания, об «удивительной жизни русских людей, сохра­нивших язык, культуру, сохранивших любовь к своей родной земле, испога­ненной, искалеченной, изуродованной тем бытом, тем строем, что существует в нашей стане, и всё таки тоскующих по ней, не забывающих её, преданных ей».

Что же такое сегодня «русский Париж»? Для русских. И для французов, тоже…

Из Парижа, Алёна Невская.

Автор:

«Ты такая бледная, – говорил мне однажды галантный французский юноша, – Вы, русские, вообще все бледные. Вас так и называют «Les Russes Blancs» – «Белые Русские».

Молодой человек имел в виду так называемую «первую волну» русской эмиграции. Клише: русский в Париже – белогвардейский генерал – водитель такси, поющий отчизну печальным басом, и выпивающий рюмку водки, лишь только работа завершена… Клише номер два: опять же генерал, но уже КГБ, толстый, глупый, хитрый, злой; водку пьющий стаканами. Клише номер три: юный коробейник, торгующий генеральскими погонами, нахально-фальшивой икрой, матрешками и значками с портретом Ленина на Блошином Рынке Парижа.

Впрочем, исторически-признанным остается лишь «клише номер один». «Клише №2» относится скорее к области кинематографической мифологии. «Клише №3» – не утвердилось. Все угрозы генералов от КГБ о массовом нашествии голодных экс-советских переселенцев («если только вы посмеете открыть им наши границы»!), опустошающих колбасные прилавки беспомощного Запада, сеющих панику и раздор, оказались, быть может, последним коммунистическим обманом. Порожденный же сим обманом традиционный УТВЕРДИТЕЛЬНЫЙ вопрос экс-советских туристов на Западе, о том, как здесь «нас конечно же не любят», представляется, на деле, отголоском извращенной мании величия.

Советских, русских во Франции нет. Почти что. Ничтожно мало.

Что же касается «не любви к нам, русским», то тут у французов, во-первых, своих эмигра­ционных проблем достаточно, и во-вторых, французы, на деле, довольно мило, т.е. понимающе-уважительно, относятся к русским. Клише «номер два» и «три» – не в счет.

Диктор:

«Русские во Франции были встречены с завидными радушием и терпимостью», – свидетельствует знаток «иностранного присутствия во Франции», профессор Сорбонны, Катрин Кораль. Рассказывая попутно о куда как более «враждебном» отношении французов, и о трудностях интеграции иных, нищих, безграмотных, чернорабочих волнах испанской, итальянской или португаль­ской эмиграций, и о последующих наплывах столь же «нелюбимых» эмигрантов из африканских стран. «Французам льстило, что их возит на такси, генерал царской армии, или князь. Кроме того, русские той поры прекрасно говорили по-французски, знали и ценили французскую культуру, были образованы и богаты».

Автор:

Франция, действительно, была единственной страной признавшей правительство Врангеля. Могилы царских генералов и их солдат на русском клад­бище под Парижем, Sainte-Geneviève-des-Bois, лучшее свидетельство сего аспекта «французского гостеприимства». О других причинах, побудивших русскую знать бежать именно во Францию, говорить не приходиться. Но не все 400 тысяч (по французским оценкам) послереволюционных русских эмигрантов во Франции были генералами и князьями. Не все водили такси. И не такой уж «радушной» казалась Франция самим русским.

Диктор:

«Гостеприимство монархических стран, Англии, Бельгии, Испании, было куда как более теплым и сердечным», – замечала о той поре Лидия Чуковская. В то время как Нина Берберова и Илья Эренбург писали о «каменном лице Парижа», обернутом к русским эмигрантам. Убийство 6-го мая 1932 года, белым русским эми­грантом, очевидно – сумасшедшим, Президента Французской республики, Поля Думера (Paul Doumer), внесло в ряды русских Парижа настоящую панику. Традиционный вечер у Мережковских «Зеленая Лампа» в тот день не состоялся. Никто не посмел выйти на улицу, опасаясь репрессий и гнева толпы. «Эта реакция паники, отражала чувство временности, НЕ- безопасности и окружающей враждебности, в которой жили в ту пору парижские русские», – пишет исследователь «Русского Парижа», Ева Берар-Ярзиска. Что же касается «богатства» русских эмигрантов, то это, по свидетельствам всех «заинтересованных лиц», – иллюзия чистой воды. «Все богатства были съедены еще в Константинополе. Если у кого что было, конечно».

Автор:

Самые богатые, из тех, кто сумел «что-то» вывезти, уезжали на Лазурный Берег, в Ниццу – это им напоминало Крым. Или у них там были «дачи». Или просто – привыкли (ещё до революции  русские – одни из первопроходцев «массового туризма» во Франции). Другие «богатые» оседали в Париже. Покупали лошадей и открывали салоны. В ожидании неминуемого скорого падения большевиков и немедленного возвращения в Россию. «Мифические богатства» на том и кончались.

У меня была одна замечательная знакомая старушка, Наталья К, дочь известного московского книгоиздателя, привезенная во Францию девятилетнем ребенком. Она много мне рассказывала об эпохе, о нравах, о людях…

Диктор:

«Это было такой глупостью! Мои собственные мама и папа начали чуть ли не с дворца! Потом мы переезжали из квартиры в квартиру, из меньшей в меньшую. Но и тогда никто и подумать не мог, что большевики останутся… Для многих пребывание во Франции представлялось как каникулы, как нечто временное. Они пытались сохранить свой образ жизни. Они думали, что могут перенести «их Россию» сюда, во Францию… Ведь это не надолго»…

Автор:

Париж – центр культурной и политической жизни русской диаспоры. Школы, ассоциации, церкви, благотворительные базары, балы, концерты, кон­ференции, русская опера в театре «Champs-Elysées», Дягилев танцует в «Châtelet», газеты, журналы, рестораны, кабаре… «Французам, конечно, льстило». Попасть на бал Клуба Офицеров считалось почетным.

Диктор:

«Балы, конечно, были, но, – вспоминает свидетель событий, – я помню одного адмирала, у него был фрак. Но не было белой сорочки. Зато имелась географическая карта, напечатанная на прекрасной глянцевой бумаге. Так он вырезал себе манишку из этой карты и подкладывал ее белой стороной под фрак. Шел на бал. А днем работал на заводе Renault»…

Автор:

150-ят тысяч русских жило в Париже в 24-ом году. По большей части – очень скромно. Действительно водя такси или собирая машины Renault. Женщины шли в компаньонки и в прислугу. Роли поменялись: «Monsieur l’Abbé» («француз убогий») остался исключительно литературным образом…

Ныне в литературу окончательно отходит и образ самих «бледных белых русских». Устных рассказов не остается. Не остается рассказчиков. Первая волна схлынула, практически не оставив наследников. Их дети, вывезенные из России в младенчестве, или рожденные уже вне России, но воспитанные в духе присяги царю и Отечеству, в атмосфере лихорадочного ожидания возращения на Родину, – оказались исключительно несчастным поколением. Апатриды. Лишенные какой бы то ни было земли, где они могли бы выстроить свой собственный дом, посадить дерево, вырастить сына. Вторая Мировая Война окончательно искалечила их судьбы. Их мужья ушли на фронт, их невесты не успели выйти замуж. Более: Вторая Мировая Война бесповоротно расколола русскую эмиграцию на два враждебных друг-другу лагеря: те, кто за фашистов, потому что против коммунистов, и те, кто за советских, потому что против фашизма. У них не сложилась ЛИЧНАЯ жизнь. У них не родились дети. Они говорили «здесь» имея в виду то Францию, то Россию. Они жили, отставая на 13 дней от французского календаря, – по календарю православному. Они разговаривали между собой, поминутно перескакивая с русского на французский и обратно, сами того не замечая. Они спорили о правопреемственности российского престола и создавали ассоциации «по спасению русских ценностей». Они всю жизнь мечтали увидеть Россию, и не любили слушать советское радио. «Потому, что они, там, советские, сами себя хвалят», – для их воспитания – немыслимо! «Потому, что, они, там, советские, не любят Россию»! Непостижимо!.. Они уходят, и с их уходом исчезает из русских церквей и редких русских «приютов» неповторимый шарм той, прежней, «российской» России. «Первые прибывшие, сегодня мы и последние», – писала Марина Цветаева, в Париже…

Ошибка. Последними, первые русские в Париже не стали. Но Марина Цве­таева была права.

Что называть сегодня «Русским Парижем»? Восемь церквей, девять гале­рей и тридцать три ресторана, где подают «пирожк’и» в единственном числе и «блин’и с икрой», которые на самом деле оладушки? «Казацкий Союз»? «Дворянское Собрание» и скаутскую орга­низацию «Витязи»? Издательство и книжный магазин «IMCA-PRESS»? Тургенев­скую библиотеку и газету «Русская Мысль»? И кого считать русскими? Тех, кто говорит по-русски, или тех, кто думает о России? И как считать?

Диктор:

Дети, рожденные во Франции, рождались французами. Почти что. Никаких следов «русскости». Разве, что фамилия заканчивалась на «офф», с двумя «ф». Но и двойная «ф», русского самосознания ещё не гарантируют. Как не гарантирует французский паспорт – французского. Вплоть до 1973-го года, женщины вышедшие замуж за французов, француженками становились практически автоматически. С 1920 по 1992 год, французское гражданство получили 36.500 «русских» (экс-«советских»). Не считая «французских жен»: жен, и мужей, Фран­ция начала считать только в 1983 году. С 1983 по 1992, французами «по замужеству» стали 1.448 экс-советских граждан. Это всё «официальный подсчет». А как посчитать тех, кто французского гражданства не просил? Или кому не дали? Или наоборот, кто не просил, а ему дали? И как считать всех украинцев, белорусов и иже с ними, поселившихся во Франции в последние десятилетия? Считать их «русскими» или «не русскими»?

По официальным французским данным, опирающимся на пере­пись населения, русских во Франции, в 1990 году, проживало… 4.661 человек. Ещё в 1975 году, по тем же данным, русских во Франции было – 12 с половиной тысяч. В 1946 – 52 тысячи. Тенденция. Для сравнения: в 1990 году во Франции проживает: поляков – 41.000, немцев – 53.000, англичан – 50.000, марокканцев – 600.000 тысяч. Против, повторим, четырёх с половиной тысяч русских (4.500)!!!

По другим данным, а именно по сведениям Министерства Иностранных Дел Франции, на 31 декабря 1992 года, во Франции, более-менее постоянно про­живало 8.882 «выходцев из бывшего СССР», все экс- республики включительно. Собственно русских, из этих неполных девяти тысяч – 2.025 человек. Плюс – неведомых «советских» (непостижимость бюрократических категорий) – ещё три с половиной тысячи. Правда, остается непонятным: следует ли данные МИДа с данными переписи скла­дывать? Или правильнее было бы вычитать?

Впрочем, неважно. Хотя все офи­циальные французские цифры и отражают, реально, ничтожно малое число русских во Франции, но от реальности, тем не менее, они очевидно далеки…

Наибольшую же неразбериху во всю «русскую статистику» внесла так называемая «вторая волна эмиграции»…

Автор:

Заинтересованные министерства Франции, на запросы о численности рус­ских в стране, дают, конечно, небогатые, но порой удивительные данные. Так, с 1945-го по 1974-ый год, статус «политического беженца» получили во Франции всего… 166 человек. Между тем, из рассеянных по послево­енной Европе сотен тысяч советских граждан, благоразумно решивших на Родину не возвращаться, во Франции осело, только согласно официальным французским источникам – около десяти тысяч человек. Согласно другим подсчетам, более достоверным, – порядка ста (!) тысяч человек… «Вторая волна эмиграции».

Диктор:

Путеводитель по русскому Парижу, характеризует эту «волну», как «дос­таточно воинственную», «очень про-радио «Свобода — Свободная Европа». «Советский Союз, рассматривал эту эмиграцию, как худшую из всех, – пишут составители путеводителя, – Во времена Горбачева, советское телевидение говорит о семье Шереметьева, но избегает упоминать тех, кто не вернулся после 1945-го года».

Автор:

На счет «воинственности» «второй волны» во Франции французские авторы, в некотором смысле, несколько заблуждаются. Никакой «волны», во Франции, не было. То был самый, что ни на есть тихий и неприметный сток. На самом деле достаточно «воинственная» где-нибудь в Германии, где находились штаб квартиры знаменитых «НТС» («Народно Трудовой Союз») и «ЦОПЭ» («Центральное Объединение Политических Эмигрантов»), во Франции «вторая волна», за исключением редких отдельных личностей, постаралась рассеяться по стране, ни чем себя не выдавая. Недаром сто тысяч беженцев той поры буквально растворились во французской природе, не оставив ни малейшего следа ни в одной из французских статистик.

Франция выдавала своим советским союзникам-победителям их «беглых» сограждан. Француз­ская полиция помогала в поимке. Скомпрометировавшие себя украинцы, пленные нацистских лагерей, солдаты красной армии – все, кто попадал во Францию, спешили поменять имена, забыть язык, спрятаться от соотечественников, скрыться от властей. Они выдавали себя за бывших жителей Чехии или Польши, выпадая таким обра­зом из «советских» списков французских ведомств. Они добывали себе фальшивые французские документы. Они уезжали в самые глухие районы Франции. То была эпоха казаков-разбойников. Казаками были агенты НКВД. Разбойники по сей день вздрагивают, если кто на улице обратится к ним, вдруг, по-русски. Первая эмиграция всеми силами старалась сохранить русскую культуру и внушить своим редким детям любовь ко всему русскому. Вторая волна напрочь смыла и с себя, и со своих детей, какие бы то ни было знаки отличия.

Тоже, трагедия. Сегодня случается встретить бывших послевоенных беженцев, неожиданно пожелавших найти своим французским сыновьям — дочкам, непременно русских женихов – невест. Дабы хотя бы внуки заговорили на запрещенном все эти годы языке.

Другой аспект: «вторая волна» состояла по большей части из солдат–рабочих и крестьян. Их культурный уровень, в среднем, был не высок, и ассимиляция происходила довольно быстро и безболезненно. Редкие же личности, неприметными быть не способные, во Франции, как правило, не задерживались, торопясь перебраться за океан, в Америку, в Канаду, в Аргентину – куда угодно, подальше от Франции, от Европы, от коммунистов и коммунистической угрозы, весьма реальной и близкой в Европе с точки зрения той поры. Нельзя, конечно, вовсе не упомянуть о появившихся в эпоху «второй волны» газеты «Русская Мысль» или радио «Свобода». Но их создание, как и деятельность НТС и ЦОПЭ – это совсем другая история, связанная в большей мере с общим ходом «холодной войны», нежели с русской жизнью в Париже. В целом же, сто тысяч советских граждан, названных «второй волной», заметного следа во Франции не оставили.

Чего не скажешь о волне «третей».

Диктор:

«Миссия нашей эмиграции – культурная», – заявляла недавно одна из дам «третей волны». Чересчур громко. Впрочем, не лишено оснований. Французский путе­водитель по «русскому Парижу», пишет о «третей волне эмиграции» дословно так: «Диссиденты, поэты и писатели, музыканты, артисты и художники, хлебнувшие соц­реализма и реального социализма, евреи, отчалившие с израильской визой и осевшие в итоге в Париже. Среди них сотни ученых, математиков, физиков – представителей научной и культурной элиты СССР. Прекрасные Татьяны, вы­шедшие замуж за французских бизнесменов, рабочих и моряков, побывавших в Москве проездом. Прекрасные Татьяны становятся переводчицами, препода­вателями русского языка, экскурсоводами. В целом, «третья волна» приоб­рела форму интеллектуалов – нонконформистов, завсегдатаев книжных мага­зинов и альтернативных театров левого берега Сены. После многих лет изгна­ния, некоторые не произносят и трех слов по-французски».

Автор:

«Третья волна». Диссиденты. Политические выставленцы. С 1975-го по 1984-ый год, Франция предоставила убежище шестистам пятидесяти четырем (654) «беженцам» из Советского Союза. Капля в море. Она же – девятый вал, оказавшийся сильнее всех кремлёвских «глушилок». Не всем им удалось влиться в самостоятельную жизнь Франции. Многие так и остались навсегда повязаны с нелюбящей Родиной разоблачительно-просветительской деятельностью. Поэты и художники. О водителях такси речи больше нет. Но русскими стихами хлеба в Париже не заработаешь. Призвание же «поэта» стать «нормальным» потребителем чужой страны – тоже не дает. Защитный рефлекс. Марамзин и Хвостенко пытаются издавать журнал «Эхо». Синявский по сей день, собственными силами, на собственные средства (когда, они, конечно, имеются), в союзе с женой, составляет, набирает и печатает в подвале квартиры легендарный «Синтаксис». Галич у микрофона радио «Свобода». Гинзбург в «Русской Мысли». Максимов и «Континент». «СКВАТТ» русских художников…  Стоит ли говорить о том, что каждый, очевидно, прекрасно знает…

Диктор:

И немея от вздорного бешенства,

Я гляжу на чужое житье,

И полосками паспорта беженца

Перекрещено сердце мое! –

так пел Александр Галич.

Автор:

И тем не менее, не смотря ни на единство убеждений, ни на общность нев­згод, ни на свою совместную, шумно-трагичную славу, третья волна русской эмиграции «Русского Парижа» тоже не создала, и ни с «первой», ни со «второй» волнами не слилась. Как не сливается сегодня со своими предшественниками послед­няя, «четвертая волна», пост-перестроечной эмиграции.

Диктор:

Вероятно, это удивляет всякого, вновь прибывшего в Париж: того, что можно было бы назвать «русской общиной» в Париже – нет. Этот парадокс не ускользнул и от стороннего взгляда французов, больше привыкших к тому, что населившие их республику иностранцы спешат устроить здесь свое соб­ственное «государство в государстве» – непобедимое – в единстве. Русские разобщены. Каждый по себе, и за себя. В одной из французских книг о рус­ских Парижа читаем: «В Париже нет РУССКОЙ культуры. Есть МНОЖЕСТВО русских культур, множество крошечных Россий, между собой практически не сообщающихся. Между «Руссковыми», бежавшими коммунизм при Ленине, Сталине или Брежневе, и «детьми перестройки», что присоединяются к ним сегодня, это – шок куль­тур! Это – последняя холодная война, быть может»…

Автор:

«Дети перестройки», составившие и составляющие по сей день «четвертую волну» русской эмиграции, ещё не успев попасть в Париж, уже знают: помощи от экс- соотечественников ждать не приходится! Из уст в уста передаются «полезные» адреса: по поводу жилья лучше всего обращаться в Американскую церковь, по поводу работы – в польскую. Вокруг главной русской церкви, Собора Александра Невского на Rue Daru, тоже весит множество объявлений о поисках работы и жилья, но это – «практически бесполезно». Единственно, чем может помочь русская Церковь – и этому невозможно не быть бесконечно благодарным, – это купить лекарства для страждущих в России, послать в Россию груз гума­нитарной помощи, или собрать и раздать некогда запрещенные в СССР (или просто хорошие) книги. Но «бытовыми» проблемами зкс- советских беженцев русская церковь во Франции не занимается. Даже если церковь и является пожалуй единственным «связующим звеном», «ядром» того, что можно было бы назвать «русским сообществом». Связей внутри этого «сообщества» церковь не гаран­тирует.

Диктор:

«Когда в Париже стали появляться первые «советские» русские, «первая эмиграция» встретила их с распростертыми объятьями и с жаждой новостей. Но очень быстро пыл узнавания прошел, – пытается объяснить разобщенность «русского Парижа» одна из представительниц «первой волны» – Дело тут не в снобизме «белой эмиграции», и не в её «оторванности». Просто встрети­лись совершенно разные люди, принадлежащие двум разным мирам. Бежавшие от большевиков были воспитаны в безграничной любви к России, к Родине, к Отчизне. Уже «вторая», и тем более «третья» и «четвертая» эмиграции, говорили не «Россия», но «Союз», «Совок», и все советское ненавидели. Кроме того, «первая эмиграция» – то были люди одного круга, одной культуры. Они учились в одних и тех же школах, и воспитывались по одним и тем же законам. Для них, положить локти на стол или руки в карманы, было – всё равно что плевать на пол. А вторая волна сос­тояла из людей случайных, разных. Не значит, что они были плохими. Но вы можете сколь угодно любить японцев и китайцев, их культура вам родной не станет никогда. Язык, жесты, понятия – всё было иным. А главное – любовь к России! Первая эмиграция выросла в – России. Последующие поколения жили в Советском Союзе».

Автор:

Россия… Советский Союз… Александр Галич писал: «Сегодня я собираюсь в дорогу – в дальнюю дорогу, трудную, извечно и изначально – горестную дорогу изгнания. Я уезжаю из Советского Союза, но не из России! Как бы напыщенно не звучали эти слова – и даже пускай в разные годы многие повторяли их до меня, – но моя Россия останется со мной! (…) Кто, где, когда может лишить меня этой России»?! И ещё Галич говорил: «…Тут, за границей (…) условно делят эмиграцию на три потока: первый, второй, третий. Я как-то стараюсь русских людей, которых я встречаю, не делить на эти потоки, мы все едины, все от одного корня, от одного языка, от одного Пушкина»…

…Противно, конечно, считаться на «первый, второй, третий». А теперь ещё и «четвертый». И нельзя, конечно, сказать, что потомки Пушкина, в Париже, между собой знаться вовсе не желают. Просто где-то завязалась дружба, а где-то – нет. По законам «нормальным», индивидуальным – не «общинным». Нельзя утверждать и того, что русские в Париже друг-другу вовсе не помогают. Помимо бесплатно раздаваемых книг, лекарств и посылок «гуманитарной помощи», всё ещё существует в Париже «Толстовский Фонд», самоотверженно пытающийся помочь всякому просящему. Газета «Русская Мысль» тоже (помимо доброго слова и совета) до самого последнего времени хотя бы объявления всех страждущих и нуждающихся бесплатно печатала. Но и сама газета давно терпит нужду, и «Толстовский Фонд» оскудел, а просителей становится всё больше и больше. По крайней мере так кажется. Особенно самим вновь прибывшим просителям. И они обижаются на тех, кто – вот, уже здесь, уже устроен, а его и Франция не хочет, и Россия призирает, «колбасным беженцем» обзывает, и свои же, с кем ехал в одном купе, бегут, опасаясь конкуренции, и вконец разрушая миф о Русском Париже Последних Из Могикан.

Диктор:

«Первые прибывшие» – они не стали последними. Но они были правы. Русского Парижа нет. Русских во Франции нет. Почти что.

Автор:

Да и кого на самом деле считать сегодня русским во Франции?

У меня, например, есть знакомая барышня, Маша. Ей 24 года. Впервые свой острый каблучок в асфальт парижских улиц она вонзила три года назад. И с тех пор представляется не иначе как «Мари», и в разговоре с малознакомыми людьми приобретает сильнейших «парижский прононс». Но у меня есть и много других знакомых. Среди них не мало «первой волны». Некоторые из которых так никогда с местным населением и не смешались, и даже внуков своих исключительно на российских барышнях женят. Хотя по паспорту все, до четвертого колена, – чистокровные французы. Есть и другие знакомые семьи, где и мужья французы, и жены не обязательно славянских корней, а внуки и правнуки говорят по-русски, по воскресеньям ходят в православную церковь, и четырехлетний мальчик Котик (Костя) на своих «военно-морских» рисунках «наши» корабли помечает Андреевским флагом.

А бывает, познакомишься совсем с иными людьми. Увидев русскую фамилию, они радостно повествуют: «О! А у меня мама из России»! Повествуют по-французски. По-русски «тоже знают». «Как это? З_Д_Р_В_СТВ_У_И-ТЭ! С-П_А_СИ_БА»!.. Дети моей собственной «подружки» по-русски тоже не говорят…

Кто-то, из только что приехавших, «в принципе» «знаться с этими русскими» не хочет. Кто-то, из «аборигенов», без столовой Рахманиновской Консерватории, её гуляша в гречневой каше и чисто «российских» посиделок – просто жизни не представляет. Кто-то своей «русскости» стесняется. Кто-то гордится. Кто-то чрезмерно…

Так кого считать «русским» в Париже? Во Франции? Тех, кто ещё не обменял своего советского паспорта на французский? Или тех, кто российский паспорт хотел бы себе вернуть? Тех, кто говорит по-русски? Или тех, кто думает о России?

Впрочем, есть ли какой в том смысл – считать?.. Чем поможет конкретная цифра?..

Говорят, существует некая «русская душа»… Французы эту субстанцию называют душой «славянской»… Эдакая странная «славянская душа», заставляющая четырехлетнего Котика рисовать «свой» Андреевский флаг, и прадедушку Котика заставляющая – при первой же возможности заспешить в Россию, что бы: «поцеловать Родную Землю». Прадедушка здесь не для красного словца. Прадедушка реален. Ему 92 года. Последние 73 живет в Париже. В паспорте записано: француз. Смеется. «Улетая в Москву я думал: как сойду с трапа самолета – стану на колени, поцелую землю. А прилетел – решил: ну что я буду цирк устраивать?! Отошел в сторонку, помолился тихо – за страну, за народ, за всех живущих в России. Дай им Бог здоровья и радости»!