— Куда вы меня ведёте? — На Монфокон. Gibet de Montfaucon.

 

 

Вчера в рассказке про крепость-тюрьму Шатле мельком упомянулось название «Монфокон»:

«Большой Шатле был, после Монфокон, наиболее зловещим сооружением Парижа, как по своей внешности и предназначению, так и по окружению, что делало этот квартал наиболее отвратительным местом столицы». (Jacques Hillairet, «Connaissance du vieux Paris»).


Те, кто читал эпохальных «Проклятых Королей» тоже помнят:

— Куда вы меня ведёте?
— На Монфокон.

А вам любопытно, куда же это именно отвели Мариньи и где повесили? (Ангерра́н де Мариньи́ (фр. Enguerrand de Marigny) — советник короля Франции Филиппа IV Красивого / Philippe IV le Bel, 1268 — 1314; занимал созданную для него должность коадъютора Королевства, камергер, распорядитель и смотритель Лувра.) То есть само слово «Монфокон», понятно, как название собственное, на слуху, всем хорошо известно. Но стало интересно, где же именно оно находилось и как конкретно выглядело. Неужели вот прям так гадостно, как в кино?

 

 

Гугл не заставил себя ждать.


Оказалось, всё не так гадостно, но значительно хуже.

 

Дабы не переписывать написанное, процитирую русскую Википедию (чуть сокращённо повторяющую французскую):

«Монфоко́н (фр. Gibet de Montfaucon) — огромная каменная виселица, построенная в XIII веке к северо-востоку от Парижа, во владениях некоего графа Фалькона (Фокона). Получила прозвище Montfaucon (от фр. mont — гора, и фр. faucon — сокол). Одновременно на Монфоконе могло быть повешено до 50 человек. До наших дней не сохранилась.

Считается, что данное сооружение было построено в XIII веке по проекту советника Филиппа IV Красивого — Ангеррана де Мариньи. По его мысли, жуткое зрелище множества разлагающихся тел повешенных должно было производить впечатление на подданных короля и предостерегать их от серьёзных правонарушений. По иронии судьбы, де Мариньи впоследствии сам же был повешен на Монфоконе.

Виселица представляла собой трёхъярусное сооружение на каменном фундаменте, квадратной в плане формы, со сторонами в 14 метров. Шестнадцать каменных столбов по трём сторонам периметра, высотой 12 метров каждый, и три (на многих гравюрах — 2) ряда горизонтальных балок создавали на трёх сторонах сооружения своего рода «матрицы» 5×3 из ячеек шириной около 2 и высотой около 4 метров. С балок свисали цепи, на которых вешали приговоренных. Одновременно на Монфоконе могло быть повешено до 45 человек. Кроме того, на некоторых гравюрах можно увидеть, что в одной «ячейке» могли быть повешены сразу двое приговорённых, и в этом случае число возможных одновременных казней доходит до 90.

(…) Тела повешенных оставлялись на виселице до частичного разложения, после чего трупы сбрасывались в специальный каменный колодец (оссуарий) в цоколе Монфокона, поскольку было законодательно запрещено хоронить повешенных по христианскому обычаю».

 

 

От себя добавлю (ну как от себя? – из вычитанного):

Публичная виселица по всей вероятности существовала на сём пригорке близ важной дороги ещё с XI в., точнее с 1027 г. На первых порах без хитростей и деревянная, но изначально – поучительная. То есть повешенные преступники являли собой эдакую наглядную агитацию под лозунгом: «А ты не воруй»! Проезжающие / проходящие мимо должны были впечатляться. И наматывать кто себе там куда. Казнённых не снимали до полного естественного разложения и исчезновения трупа. И видно их было издалека. Потому и «mont» (гора). В 1303 г. Монфокон перестраивают в сооружение монументальное и долговечное. Повешенные на месте или казнённые в иных областях, но доставленные централизовано, действительно болтались под солнцем, ветром и дождями порой годами. Целиком или частично. Те, кому отрубили голову заранее, подвешивались либо под мышки, либо в мешке. В мешках же вешались и отрубленные части тела (сравнить с английским «hanged, drawn and quartered»). Да-да, ни малейшей политкорректности и христианского милосердия по отношении к преступникам в те дикие времена не наблюдалось. В отношении казнокрадов в том числе, что, на мой взгляд, очень даже правильно и некоторым странам не помешало бы и сегодня. Недостатком фантазии судопроизводство также не отличалось. Фальшивомонетчиков варили в котлах, гомосексуалистов и ведьм сжигали, неверных жён целомудренно закапывали живьём (не выставлять же грешное тело на любование)… Расчленёнку четвертований или сваренное мясо упаковывали в мешки и вешали в назидание. Приговорённых заочно (par contumace) воплощали в виде манекенов…  Бывало на Монфоконе вешали и свиней, что пожирали младенцев и прочий люд, предварительно обрядив их — опять же целомудрия ради — в человеческие одежды… В 1416 г. виселица вновь преобразуется, на этот раз под нужды городской смуты (война арманьяков и бургиньонов, восстание Кабошьенов / La révolte des Cabochiens, 1413). Тогда же «главная виселица королевства» приобретает окончательный вид с шестнадцатью столбами-колоннами и максимальным КПД. Лишь с приходом Генриха IV (Henri IV, dit «le Grand», Henri de Bourbon, 1553 — 1610) и прекращением религиозных войн Монфокон постигают упадок и одичание. После 1760 вновь перестраивают — чуть-чуть в стороне от первоначального местоположения — но былой славы уже не достичь. Да и петли на шее вышли из моды, куда как продуктивней гильотина. Макабрные (macabre) руины подчистую убирают вскоре после Революции (Великой французской, 1789).

 

 

Во Франции, и в Париже, Монфокон, естесственно, была далеко не единственной виселицей (в некоторые временя чуть ни на каждом углу по перекладине стояло) (я утрирую). Но, судя по всему, Монфокон таки была наиболее грандиозной и зловещей. И «театральной» (экзекуции проводились даже по святым дням воскресенья и праздников; впрочем, казни повсюду были «спектаклями» популярными и оживлёнными). Вошла в поговорки и жаргон. Висельников называли «сельскими епископами» («évêque champêtre»), «пастухами овец под луной» («surintendant» chargé de «garder les moutons à la lune»), «часовыми лунного света» («le guet au clair de lune»), а выражение «всходить на небо задом» («faire approcher du ciel à reculons») до сих пор означает «быть повешенным», поскольку жертвы Монфокона, зачастую с мешком на голове, должны были подниматься к предназначенной перекладине по высоким приставным лестницам, во избежание падения, задом наперёд (почему это так – не спрашивайте, сама не пойму, но так написано). То есть палач карабкался впереди, висельник сзади, достигнув места палач надевал обречённому петлю на шею, сам спускался, отодвигал лестницу и приговорённый «прыгал в никуда» («faire le saut sur rien»). Акробатическое действо. «Её зловещая лестница заканчивающаяся в смерть» («Son funeste escalier qui dans la mort finit»). В 1466 г. верёвки заменили цепями прикованными к столбам, дабы на подольше хватало.

А такими были простенькие виселицы, которых пруд пруди.

 

 

Хоронить, как было сказано выше, висельников запрещалось. За редчайшими исключениями тела семьям не выдавались. И в том заключалась кара не только земная, но и божественная. Свалившиеся в оссуарий останки вычищались наподобие самых мерзких отбросов. Хотя в отдельном случае 1396 года некий высокопоставленный сеньор (Pierre de Craon, ок. 1345 — 1409) добился того, чтоб монахи, осуждённые за «колдовство», имели право на участие священников, исповедь и соборование (речь шла о монахах обвинённых в чёрной магии и наведении порчи, виновных в том, что весь из себя больной на голову король Шарль VI вот так вот болен / Charles VI, dit «le Bien-Aimé», «le Fou  или «le Fol», 1368 — 1422; если надо причину, как говорится — это причина). Тогда же великодушный вельможа (добровольно покаявшийся в собственных грехах) возвёл каменный крест возле которого и проводились прощальные исповеди. Охранялась виселица нарядом королевских лучников дабы семьи или факультет медицины не стащили какой труп себе (медики для своих исследований имели право всего на два официальных трупа в год).

 

А вот, что пишет про Монфокон автор «Проклятых Королей», Морис Дрюон:

«…Затем кортеж снова двинулся в путь через предместье Сен-Мартэн, и вот уже на вершине холма возник четкий силуэт Монфоконской виселицы.

Глазам Мариньи открылось огромное четырехугольное строение, покоящееся на двенадцати необтесанных каменных глыбах, служивших основанием площадки, а крышу поддерживали шестнадцать столбов. Под крышей стояли в ряд виселицы. Столбы были соединены между собой двойными перекладинами и железными цепями, на которые подвешивали после смерти тела казненных и оставляли их гнить здесь на устрашение и в назидание прочим. Трупы раскачивал шальной ветер и клевало воронье. В то утро Мариньи насчитал двенадцать трупов: одни уже успели превратиться в скелеты, другие начинали разлагаться, лица их приняли зеленоватый или бурый оттенок, изо рта и ушей сочилась жидкость, мясо лохмотьями свисало из дыр одежды, разорванной клювами хищных птиц. Ужасающее зловоние распространялось вокруг. По распоряжению самого Мариньи была выстроена несколько лет назад эта великолепная, добротная новая виселица с целью оздоровить столицу. И здесь ему суждено было окончить свои дни. Трудно было представить себе более назидательный пример, чем жизнь этого поборника закона, обреченного висеть на том же крюке, на котором вешали злоумышленников и преступников.(…)

Палачи спустили тело, подтащили его за ноги к краю помоста и повесили в нарядном его одеянии на самое почетное место, какое он заслужил, — в первых рядах висельников — здесь суждено было тлеть одному из самых замечательных государственных мужей Франции». По приказу Шарля де Валуа, главного ненавистника Мариньи и, собственно, инициатора его казни, повесили некогда могущественнейшего и богатейшего мужа Франции во всем великолепии его одежд — дабы всякий узнавал издали. В первую же ночь грабители сняли тело и раздели (действительно, зачем добру пропадать?). Шарль де Валуа, узнав, рассвирепел и велел одеть покойного заново».

 

 

Тело Мариньи осталось висеть на Монфокон два года (sic!).


В 1317 году, новый король, Филипп V, полностью реабилитировал бывшего министра финансов и ближайшего сподвижника своего отца. Тело Мариньи сняли с виселицы Монфокон и похоронили должным образом, по-христиански и с почестями (сегодня его останки покоятся в основанной им коллегиальной церкви Notre-Dame d’Écouis). Сам Валуа, умирая, «на смертном одре», раскаялся в содеянном, просил прощения, приказал раздать нищим милостыню, с тем, чтоб те молились за де Валуа и де Мариньи «вместе».


Но, я собственно, не о том хотела рассказать. Я посмотрела, где находилась инфернальная горка.

Оказалось — вот где:

 

 

 

Сегодня это обычный жилой квартал Парижа, с кино, барами, магазинами, банками, больницей, кафе, школами и детским садом. Ок, не самый престижный район, но всё же…


Не хотелось бы мне жить на костях висельников…


Представить себе, что в течении четырёх веков здесь в преисподнюю под ногами стекались разложившиеся останки казнённых, что годами полуистлевшие трупы болтались здесь в петле пока совсем не сгниют… Брр…

Говорят, в 1954 году, во время работ, землекопы наткнулись на залежи проклятых костей… Хотя ещё говорят, что на месте бывшей виселицы сегодня сквер (Square Amadou-Hampâté-Bâ)… Всё рано — брр.


Мораль.

Изучайте историю места, прежде чем покупать квартиру или дом….


А пока полюбуйтесь:

 

 Gibet de Montfaucon avec l’église Saint Laurent et l’ancien Maison de Pestiférés (site de l’hôpital Saint-Louis) sur le plan de Vassalieu

 Le plan de Truschet et Hoyau, publié au milieu du XVI^e siècle, Gibet de Montfaucon (MON FAVCON)

 

 

 

 

 

P.S.

 

Небезызвестный великий поэт, лирик, вор и хулиган Франсуа Вийон (François Villon, он же де Монкорбье (de Montcorbier), он же де Лож (des Loges), 1431 / 1432 — 1463 / 1491), в ожидании (по легенде) быть повешенным с сотоварищами, сочинил бессмертное:

 

русский перевод	оригинал	современный французский
Я — Франсуа, чему не рад, Увы, ждёт смерть злодея, И сколько весит этот зад, Узнает скоро шея. — перевод И. Эренбурга	Je suis François, dont il me poise Né de Paris emprès Pontoise Et de la corde d’une toise Saura mon col que mon cul poise	Je suis François, cela me pèse Né à Paris près de Pontoise Et de la corde d’une toise Mon cou saura c’que mon cul pèse.

 

 

А также программное «Баллада повешенных» / «Ballade des pendus».

 

русский перевод	оригинал	современный французский
Ты жив, прохожий. Погляди на нас. Тебя мы ждём не первую неделю. Гляди — мы выставлены напоказ. Нас было пятеро. Мы жить хотели. И нас повесили. Мы почернели. Мы жили, как и ты. Нас больше нет. Не вздумай осуждать — безумны люди. Мы ничего не возразим в ответ. Взглянул и помолись, а бог рассудит. Дожди нас били, ветер тряс и тряс, Нас солнце жгло, белили нас метели. Летали вороны — у нас нет глаз. Мы не посмотрим. Мы бы посмотрели. Ты посмотри — от глаз остались щели. Развеет ветер нас. Исчезнет след. Ты осторожней нас живи. Пусть будет Твой путь другим. Но помни наш совет: Взглянул и помолись, а бог рассудит. Господь простит — мы знали много бед. А ты запомни — слишком много судей. Ты можешь жить — перед тобою свет, Взглянул и помолись, а бог рассудит. — перевод И. Эренбурга	Frères humains qui après nous vivez N’ayez les cœurs contre nous endurcis, Car, se pitié de nous pauvres avez, Dieu en aura plus tot de vous mercis. Vous nous voyez cy attachez cinq, six Quant de la chair, que trop avons nourrie, Elle est pieça devoree et pourrie, Et nous les os, devenons cendre et pouldre. De nostre mal personne ne s’en rie : Mais priez Dieu que tous nous vueille absouldre! Se frères vous clamons, pas n’en devez Avoir desdain, quoy que fusmes occiz Par justice. Toutesfois, vous savez Que tous hommes n’ont pas bon sens rassiz; Excusez nous, puis que sommes transis, Envers le filz de la Vierge Marie, Que sa grâce ne soit pour nous tarie, Nous préservant de l’infernale fouldre. Nous sommes mors, ame ne nous harie; Mais priez Dieu que tous nous vueille absouldre! La pluye nous a débuez et lavez, Et le soleil desséchez et noirciz: Pies, corbeaulx nous ont les yeulx cavez Et arraché la barbe et les sourciz. Jamais nul temps nous ne sommes assis; Puis ça, puis la, comme le vent varie, À son plaisir sans cesser nous charie, Plus becquetez d’oiseaulx que dez à couldre. Ne soyez donc de nostre confrarie; Mais priez Dieu que tous nous vueille absouldre! Prince Jhesus, qui sur tous a maistrie, Garde qu’Enfer n’ait de nous seigneurie : A luy n’avons que faire ne que souldre. Hommes, icy n’a point de mocquerie; Mais priez Dieu que tous nous vueille absouldre. (Transcription : Lagarde et Michard)	Frères humains qui après nous vivez, N’ayez vos cœurs contre nous endurcis, Car, si pitié de nous pauvres avez, Dieu en aura plus tôt de vous merci. Vous nous voyez attachés ici, cinq, six : Quant à notre chair, que trop nous avons nourrie, Elle est depuis longtemps dévorée et pourrie, Et nous, les os, devenons cendre et poudre. De notre malheur, personne ne s’en rit, Mais priez Dieu que tous nous veuille absoudre! Si frères (nous) vous clamons, n’en devez (vous) Avoir du mépris, quoi que (nous) fûmes occis Par justice. Toutefois vous savez Que tous (les) hommes n’ont pas (le) sens bien rassis. Excusez-nous, puisque nous sommes transis (/morts), Auprès du fils de la Vierge Marie, (De façon) Que sa grâce ne soit (pas) pour nous tarie, Nous préservant de l’infernale foudre. Nous sommes morts, qu’âme (/que nul) ne nous charrie (/tourmente), Mais priez Dieu que tous nous veuille absoudre! La pluie nous a lessivés et lavés Et le soleil desséchés et noircis; Pies, corbeaux nous ont les yeux crevés, Et arraché la barbe et les sourcils. Jamais nul temps nous ne sommes assis; De-ci, de-là, comme le vent varie, À son plaisir sans cesser nous charrie, Plus becquetés d’oiseaux que (des) dés à coudre. Ne soyez donc de notre confrérie, Mais priez Dieu que tous nous veuille absoudre! Prince Jésus qui sur tous a maîtrise, Gardez qu’Enfer n’ait sur nous seigneurie : Avec lui n’avons à faire, ni à solder. Hommes, ici pas de moquerie, Mais priez Dieu que tous nous veuille absoudre.

 

…продолжение следует…