Хвост. Хвостенко, Алексей Львович. 2009 год.

 

Обещанный треп с Хвостом. Не уместившийся в предыдущую публикацию. Без газетных купюр, без корректировки от меня сегодня.

 

(очень жаль, что я тогда совсем не фотографировала. ни одной собственной фотографии)

 

Хвост

 

Все только и говорили, а Хвост взял, да сделал. Все, с незапамятных времён, в Париже, только и говорили о необходимости создания чего-то типа «Русского Клуба» – чтоб не по подворотням, в кустах, под детскими грибочками, а культурно так, в кресле, с чашечкой кофе, — а Хвост – известный русско-парижский певец, художник и поэт, Алексей Хвостенко, — наконец взял, да сделал. Нашёл забытый Богом прогнивший и захламленный подвал – бывшая типография, — «снял» его, официально, за деньги – не скват, созвал друзей, призвал друзей взять в руки лопаты (скребки, штукатурку, малярные кисточки, ведра с цементом) и за два месяца превратил поганый подвал в конфетку «культурного центра русского Парижа»… Ну, ладно, пусть ещё не совсем «конфетка», фантик на ней ещё не совсем золочёный, но начинка уже есть. О чем и поспешила поведать миру созданная Хвостом совместно с французским режиссером Марком-Оливье Жераром, ассоциация «Симпозион» (что по-гречески означает «пир», естественно). В конце июня даже состоялся уже первый «предварительный вернисаж» «Симпозиона» в его новых (обновленных) стенах. С картинами, вином и музыкой… Часть денег за проданные на вернисаже картины пошла на дальнейшее славное преобразование бывшей подвальной типографии в «Элитарный Русский Клуб». В планах на будущее: выставки живописи и всего, что только можно выставлять, шахматные турниры, выпуск «информационного бюллетеня», концерты, камерный театр, создание страницы в Интернете, встречи с русскими и французскими культурными деятелями, ателье для художников, кино, буфет… «Членом клуба может стать всякий, заинтересованный в творческом и дружеском общении в Париже», — гласит «устав» клуба. Его адрес: «Симпозион», дом 14, улица Паради, Париж, Франция («SYMPOSION», 14, rue Paradis, 75010, Paris, France). Улица «Паради», по-французски, означает – «Райская»…

 

По случаю всего вышеизложенного и поспешил «N» повстречаться с Алексеем Хвостенко-Хвостом в Париже лично, поговорить о новом «Русском клубе» в частности, и «райской» парижской жизни вообще…

 

«N»: «Русский клуб», о необходимости которого так много говорили уже все, кому только не лень, в Париже, до сих пор оставался лишь разговорами, да сплошной маниловщиной. А вот так, реально, чтоб и культура была, русская, и чтоб культурно так: посидеть, поговорить, спокойно, «у себя», не слоняться в поисках подходящего кафе-бара…

 

Алексей Хвостенко: Да, не получалось до сих пор. Может сейчас получится. Место мы нашли такое, подходящее. И не выгонят. Слава Богу этот подвал мы снимаем, платим, не скват…

 

«N»: Выставки будете здесь устраивать, мастерские?

 

АХ: И мастерские, и выставки. Уже устраиваем. Для начала, — 30 июня, — сделали некоторого сорта «предварительную выставку», чтоб показать это место народу, чтоб привлечь новых членов, да и денег немного собрать, чтоб скорей всё это закончить. Вообще, хотим сделать настоящий клуб, хотим, чтоб были члены, чтоб платили членские взносы, чтоб могли бы приходить сюда, когда хотят, делать, что нравится… Но пока мы ещё можно сказать ничего не сделали, реставрируем, готовим место. И я, в первую очередь, конечно, приглашаю всех друзей участвовать в этом деле. Многие приходят, помогают, много народа… Вот сейчас ещё устраиваем показ мод (15 августа), и бал-маскарад. И это только начало. А осенью надеемся уже начать всё, как следует. Галерея будет. Ток-шоу. Театр камерный сделаем… Там, в этом подвале, типография была. И много чего полезного осталось. Например, имеется такой люк, с подъемным устройством, можно сделать маленькую подъемную сцену. И комнат много. Шахматные турниры будем устраивать. Концерты давать.

 

«N»: Вы сами, или из России кого приглашать?

 

 

АХ: И сами, и тех, кто приезжает, приглашать будем.

 

«N»: Но это будет именно рабоче-выставочное помещение, не скват, где народ живёт, приезжие останавливаются…

 

АХ: Нет, нет. Никакого сквата не будет. Только деятельность.

 

«N»: Этот подвал нашли лично вы? Остальные приходят помочь, в надежде, что тоже будут здесь работать, потом?

 

АХ: Да, нашёл я, а те, кто приходят — это просто энтузиасты, волонтеры. Им интересно, что я делаю, хотят помочь. Чтоб что-то делалось, развивалось…

 

«N»: Спускаешься к вам в этот подвал – будто в Россию попадаешь. Все русские, все по-русски говорят. И вообще – дух русский. Прошлый раз, когда день рождения Киры Сабгир отмечали, и сёледочку с луком резали, и салатики такие русские, типа «Оливье»… В принципе, без разницы где жить и творить, в России, во Франции, в Израиле?..

 

АХ: Ну, скваты разные бывали. Был один «русский», лет семь назад… Так получилось, тогда, что все разбежались, испугались каких-то трудностей, и остались практически одни русские. Получился такой «русский центр», куда приезжали все из России… После этого было много и других…

 

«N»: Много русских художников приехало за последние годы?

 

АХ: Говорят, много. Но я практически с ними не общаюсь. С ними вообще трудно увидеться. Это люди, которые приезжают заниматься здесь чистой коммерцией. И то, что видишь в каталогах: последних аукционов новых русских художников — ну это всё ужасно. Я, честно говоря, всем этим не интересуюсь.

 

«N»: Вы лично с подобными «коммерческими» структурами, официальными системами, дел никаких не имеете?

 

АХ: Нет. Было сделано несколько попыток… Не потому, что я сам хотел проникнуть в эти структуры, но ко мне приходили комиссары-призоры, люди, которые всем этим занимаются, и они думали, что мои картины можно продавать на аукционах. И брали. И продавали. И даже удачно. Но это всё настолько не интересно, и всё это такое глупое занятие, которое художнику ничего не даёт. Ну, можно денег заработать немножко…

 

«N»: Между тем ваши работы, мягко говоря, «отличаются» от того, что сегодня продается на аукционах…

 

АХ: Аукционы сегодня — это вообще ужас… Что пользуется сейчас спросом, в основном, это такие реплики со старых голландцев, какие-то такие маленькие красивенькие картиночки, которые французы вставляют в золотые рамочки, и которыми украшают свои буржуазные домики. Это всегда очень хорошо идет…

 

«N»: Но ваши картины тоже всё-таки продаются. Кто покупает, не французы?

 

АХ: Французы тоже покупают. Хотя во Франции сейчас очень плохой рынок, это безусловно. Тем не менее какой-то есть.

 

«N»: От кризиса народ ещё не отошёл? Денег нет?

 

АХ: Деньги-то есть. Но я думаю, что дело тут не в деньгах. Это сознание, психология кризиса, существующая среди французов. Французы всё время думают, что вот сейчас, сейчас, сейчас, вот сейчас произойдет какая-то денежная катастрофа, или экономическая катастрофа, или ещё какая, и французы боятся вкладывать свои деньги во что-то новое. Я помню, ещё лет 7-8 тому назад, наоборот, французы как сумасшедшие покупали новое искусство, следили за всем, что происходило, ходили по вернисажам, по скватам, по телевизору информацию отлавливали… У нас был тогда большой скват, и приходили люди, говорили, что просто увидели про нас репортаж по телевизору, и покупали, и хорошо покупали… Какое-то время всё это длилось. Потом прошло… Я тут как-то звонил всем своим старым приятелям-клиентам, приглашал их на выставку, а они говорят: знаешь, старик, прийти-то мы придем, но купить ничего не сможем. Время такое нынче…

 

«N»: Вы в Париже с каких уже времён?

 

АХ: Я — давно. Двадцать лет.

 

«N»: Самого себя спросить, не кривя душой: ощущаете себя здесь полностью «интегрированным», как говорят французы, или всё-таки не очень?

 

АХ: Нет, я ощущаю себя иностранцем.

 

«N»: И образ жизни, дома? Русский? Или всё-таки скорее французский?

 

АХ: Черт его знает. Не знаю.

 

«N»: Ну, например, при слове «обед», представляете себе по-русски — полдень, или по-французски — вечер?

 

АХ: Вот к этому я не привык.

 

«N»: К обеду вообще?

 

 

АХ: Ну да. Я обдаю, когда придётся. Я провожу весь свой день в мастерской, и ем, когда захочется. Я дома практически не живу. Я дома выпиваю чашку кофе, утром, и ухожу, и появляюсь только поздно вечером. Так что на счёт домашнего быта у меня никаких особо привычек нет. А когда в мастерской живёшь… Вселенная художника — это его мастерская. Когда солнышко проглянет в щель, или наоборот, тьма заглянет, тогда, значит, и надо что-то сделать, то ли выпить, то ли закусить. Кроме того, я ещё и много путешествую, сталкиваюсь с разными народами, с разными обычаями…

 

«N»: А по утрам, в кафе спускаетесь, круассан в кофе макаете?

 

 

АХ: Нет. Кофе дома пью. У меня дома экспресс -машинка стоит. В кафе – это только когда очень спешу. И все эти французские обычаи макать в кофе сандвичи с ветчиной и сыром – к этому я тоже не привык. Мои вкусовые привычки вырабатывались на протяжении многих лет в России.

 

«N»: Дома вы живёте с женой, детьми…

 

АХ: С женой и дочкой. 14 лет. Она сейчас делает карьеру манекенщицы, года три снимается в рекламных роликах, теперь уже в парадах мод участвует… Красоточка такая. Но кроме того, что красотка, ещё и талантливая девочка. Рисует, поёт, стихи сочиняет…

 

«N»: Жена русская?

 

АХ: Русская. Но родилась уже здесь, в Париже. То есть родной язык — французский…

 

«N»: Дочка по-русски говорит?

 

АХ: Говорит.

 

«N»: Хорошо?

 

АХ: Прилично. Хотя всё-таки переводит с французского.

 

«N»: Читает русские книжки?

 

АХ: Нет. Читает по-французски. Жена пытается её учить, но… То есть, она может прочитать и по-русски, но это для неё очень трудно, и она не всё понимает, переспрашивает…

 

«N»: А во французском переводе русские книги? В смысле, есть вообще интерес к русскому, России?

 

АХ: Ей, по крайней мере, нравится, что она – русская. И она об этом никогда не забывает. То есть, сама себя она считает, конечно, русской. Хотя по образу мышления, по культуре, по всем прочим признакам, она, безусловно, — француженка. У неё менталитет французской, а не русской девочки… Так, что дома у меня, скорее всего, образ жизни французский. Потому, что дочка — француженка. Сам, тоже, — привык здесь пить кофе по утрам, чего никогда не делал в России. Привык пить вино, которого никогда в России не пил, сухое. Не знаю, французский это образ жизни, или русский.

 

«N»: В винах научились разбираться?

 

АХ: Мне кажется, что да, начал разбираться.

 

«N»: Так, чтоб сразу сказать, что за год, что за «château», хорошо ли, нет – начинаешь понимать к какому году жизни во Франции?

 

АХ: Этому научаешься довольно быстро. Потому, что это первое, чему французы начинают тебя учить. Это для них большое удовольствие… Когда я приехал сюда, в 1977 году, мне сразу сказали, что лучший год до того был 1975… или 76 — теперь уж не помню… Сегодня купить вино 1975-го или 1976-го года практически невозможно, оно стоит какие-то бешенные деньги. А тогда мы пили, и ничего, покупали за 10 франков бутылку…

 

«N»: У вас есть французские друзья, приятели? Или в основном русские?

 

АХ: Я не могу сказать, что у меня есть такие знаменитые друзья, что их вся Франция знает. Но у меня есть много французских друзей. И среди актёров, и среди художников… Я ставил несколько – три — пьесы, сам, со своим собственным либретто, сценарием, такие, скорее даже не пьесы, а балет, пантомима, клоунада… и мои французские друзья с удовольствием в этом участвовали… Как я участвую в их проектах, помогаю, как художник, как актёр, как постановщик…

 

«N»: То поколение эмиграции, с которым вы вместе приехали, тогда ведь действительно настоящая «волна» была выброшена из России, «девятый вал», писатели, художники, артисты, – все те люди, остаётся с ними общения или распадается, распалось?

 

АХ: Чисто человеческие, дружеские – остаются, конечно. Я приехал в 1977, тогда, правда, приехал целый круг замечательных людей… можно сказать: гонимое русское искусство…

 

«N»: С кем до сих пор общаетесь?

 

АХ: Со многими. С Олегом Целковым, с Володей Марамзиным, с Эдиком Зеленин, с Васей Бетакиным, с Аликом Гинзбургом, с Марией Розановой… С очень многими, имён кучу можно назвать. Весь круг, как тогда приехал, так и остаётся, в общем. Нельзя сказать, что у нас какой-то клуб есть, или ещё что-то, но стараемся встречаться, связь сохранять…

 

«N»: Но есть среди этого круга те, кто «обуржуазился», кому скват с богемными праздниками жизни более как бы не к лицу?..

 

АХ: Это не важно. Причём тут «скват», «богема»? У каждого свой образ жизни, но есть ещё общее прошлое, общие движения, всё то, что нас по настоящему объединяет, а не просто стиль жизни…

 

«N»: Вам приходилось здесь работать официально? Ходить, например, каждое утро на какую-нибудь французскую службу?

 

АХ: Нет. Никогда в жизни! Нет, ну зачем же. Я свободный художник. Я и в России не служил никогда нигде, зачем же я буду здесь.

 

«N»: В самом начале, когда вы только приехали в Париж, каково было выкручиваться с добычей денег, жилья, с работой?

 

АХ: Ну, во-первых, я привёз довольно большое количество работ, я продавал их, и продолжал рисовать…

 

«N»: Не было препятствий со стороны властей на вывоз работ?

 

АХ: Практически нет. Я всё-таки не так уж много вывез. А работаю я довольно быстро. Когда только приехал в Вену, сразу там начал работать, довольно активно. Выставился в одной галерее… А потом, сразу как оказался в Париже, Володя Марамзин предложил издавать журнал, «Эхо», и мы стали его выпускать. Сам по себе журнал никаких доходов не приносил, но это мне дало возможность заняться коммерческой графикой, которой я тоже что-то зарабатывал, ну и так далее… Потом уже у меня установились более серьезные контакты с галереями, жизнь наладилась…

 

«N»: Вспоминаете то время? Будто вчера! И представить, наверное, трудно – 20 лет уже здесь! Так много!

 

АХ: Много. Но мне и лет не мало. Тогда было время, на мой взгляд, более интересное. И Франция была поживей, поинтересней. Потом уже кризисы всякие начались, экономические, правительственные, всё на убыль пошло. А когда я только приехал, успел ещё застать кусочек того старого Парижа, — не то, что старого, а такого – бунтующего Парижа, — когда студенты бастовали, жгли шины на улицах, баррикады устраивали, с полицейскими воевали… Всё это ещё было живо в памяти. Сейчас Париж уже не тот. И всё равно, Париж – любимый мой город. Безоговорочно. Я последний год прожил в Нью-Йорке, работало там… Мне Нью-Йорк очень нравится, я люблю его, но всё это совсем не то…

 

«N»: А Россия? Дом? Родина? Чужая, неузнаваемая страна? Ничего уже не связывает?

 

АХ: Конечно всё связано, и всё уже абсолютно не то. Абсолютно. Я приехал в Россию в первый раз, после отъезда, в 1992 году, через 15 лет, которые прожил здесь. И, конечно, я здесь привык к совершенно иному образу жизни, стилю жизни…

 

«N»: Что более всего поразило в России? Первое впечатление?

 

АХ: Более всего поразило то, что все говорят по-русски! Да-да, и даже маленькие дети. Шутка. Более всего… не то, что поразило, но… впечатлило! В первое утро… мне нужно было пойти по своим делам, выйти на улицу… и приятель, у которого я остановился, он мне говорит: вот, я тебе тут всё приготовил, завтрак, ты поешь… А я подумал, ну что я буду тут завтракать, возиться, разогревать… Выйду сейчас в кафе ближайшее, выпью кофе с круассаном… Ну и вышел, и пошёл, и прошёл километров пять, и никакого кафе, разумеется, не нашёл. Ничего. Нельзя сказать, что это было — шок, но, так, первое серьезное воспоминание о том, что такое Россия… Но на самом деле главное, конечно, не в этом…. Действительно многое изменилось в России… Я, вот, помню смотрел на все эти ободранные «доски почета», сохранившиеся ещё с моих времён, и которые я прекрасно знал с самого детства… не верилось! Все эти остатки регалий прежней империи. Никаких фотографий уже не было, ничего, но иногда вдруг да встретишь ещё где-то покосившийся образ Ленина, рельеф такой, золотой… Я ведь в своё время работал смотрителем городских памятников при Александро-Невской Лавре и Музея городской скульптуры. Я там должен был как раз следить за состоянием всех этих золоченых профилей, памятников…

 

«N»: То есть, за всеми марксами-лениными на улицах города? Не только за скульптурой Александро-Невской Лавры?

 

АХ: Да, за всеми монументами в городе.

 

«N»: И когда на Ленина уже слишком много птички накакали вы сигнализировали о том заинтересованным лицам?

 

АХ: Точно. Такая была работа: ходишь по городу, и смотришь на памятники…

 

«N»: Теперь в Россию вы уже сравнительно часто приезжаете. Или не очень? Когда пластинки с «Аукционом» записываете?

 

АХ: С «Аукционом» две пластинки было. «Чайник Вина», и потом ещё «Жилец Вершин». У меня была давнишняя идея, записать диск на стихи Хлебникова, и я их уболтал, и «Аукцион», и продюсеров, и получилась вот такая пластинка, по-моему одна из лучших. Мне потом говорили, что она была признана лучшей пластинкой 1995 года, это когда мы её выпустили…

 

«N»: Пластинки деньги приносят?

 

АХ: Мне, честно говоря, это ничего не приносит, практически. Ну оплатили дорогу туда и обратно, проживание, выпивку, и прочее. Но я как-то и не стремлюсь. Я не знаю, что «Аукцион» там получает, у них свой бюджет, и они стараются держаться очень независимо. А потом, я же вижу, как они сами живут, практически на нуле. Так что ж я буду просить с них деньги…

 

«N»: А здесь?

 

АХ: Здесь, я, Слава Богу живу на свои картинки. Я их выставляю, продаю… Вот, а песни… что-то я не помню, чтоб я много заработал песнями. Последний раз мне Олег Коврига заплатил 1000$ за повторный тираж моей первой, выпущенной на Западе, пластики, «Прощание со степью». Он её теперь сделал на компакте. По-моему, это первый мой такой ощутимый гонорар за песни.

 

«N»: Вы в США год жили, работали?

 

АХ: Я там готовил большую выставку… Кроме того записал новую пластинку, «Завтра потоп», с Толей Герасимовым. Потом уже здесь, во Франции, тоже успел записать альбом. С Алексеем Давшан и Камилом Чалаевым. Будет называться «Говорящие птички».

 

«N»: Когда выйдет?

 

АХ: Сейчас микшируем… Это будет очень экзотическая работа.

 

«N»: После двадцати лет жизни во Франции, какое впечатление от самой Франции, и от французов? Взглядом изнутри? Что нравится, что раздражает?

 

АХ: Во-первых, французы нравятся вообще, в принципе. Своей независимостью, тем, что они не шестёрки, что им наплевать, и на правительство, и на жандармов, — нонконформисты. Конечно, когда надо, когда, скажем, в футбол, или ещё что, они все патриоты. Но я никогда не слышал, чтоб французы стучали друг на друга…

 

«N»: Ну, стучать-то они стучат…

 

АХ: Может быть. Но, по крайней мере, француз никогда не настучит, если увидит, что кто-то грабит машину, например, не броситься звонить в полицию… Это я, конечно, грубо говорю… Ну вот француз всегда рад обмануть правительство, уйти от налогов, ещё то-то такое…

 

«N»: Что НЕ нравится во французах?

 

АХ: Я даже не знаю, честно говоря. Есть какие-то отдельные личности, которые мне не нравятся. Потом, я не очень люблю французский театр, считаю его довольно вульгарным и не совершенным. Не люблю отношения современных французов к искусству. Именно современных французов. Они забыли, что были когда-то главой, авангардом в искусстве. Может быть забыли, а может быть просто у них денег теперь нет. Но быть первыми перестали. Хотя до сих пор куда бы ты не ездил, когда узнают, что приехал из Парижа, все сразу: «ООО!! Высокая школа! Высшая марка!» А на самом деле… Масса китча, масса недоброкачественной продукции. Но это не то, чтобы «нравится – не нравится», это не из области эмоционального, это, увы, констатация реального факта… А в целом, французы нравятся. И Париж я очень люблю. В общем, всё хорошо. Вот ещё осенью наш клуб откроем, вообще прекрасно будет!

 

Из коментариев той поры в ЖЖ. Апрель — май 2009.

• Алён, а сквАт это так на французском? По-русски говорят сквОт, как собственно и по-английски squat.
  Да интересный человек был Хвост, это ты правильно делаешь что публикуешь с ним интервью, хотя бы и в жж, но это должно принадлежать народу!
• да, «скват» это типа «я по-французски разговариваю». В то время иных прононсов не знала. А в России и слов-то таких не было.. зато вот смешную ещё опечатку заметила» вместо «то(л)к шоу» — «волк — шоу»… а Хвост правда чудесный. я на самом деле не мало с ним тогда общалась… но вот не было никакого «живой гений»…