История семьи Невских

 

                             

Моим внукам

 

ИСТОРИЯ   СЕМЬИ    НЕВСКИХ

записанная Невским Александром Борисовичем по запомнившимся ему рассказам родителей, деда и бабки и собственным впечатлениям на 73-75 году жизни. Москва. 2014

 

Зачем эти мемуары?

История семьи Невских, также как, наверное, и многих других семей в нашей стране, заслуживает определенного внимания и памяти новых поколений, поскольку в ней отразились многие важные события истории страны, а также встречи и знакомства с некоторыми известными персонажами в области политики и науки. Надеюсь, что это будет интересно моим многочисленным внукам и другим родным и знакомым.

 

Предки со стороны отца

Самое раннее фотографическое изображение родственника моего отца, сохранившееся в нашем семейном фотоальбоме, относится к 80-ым годам 19-го столетия и представляет собой портрет моего прадеда Невского Александра Александровича в относительно молодом возрасте (фото №1). На этом профессиональном снимке, сделанном в фотоателье, рукой моего деда Невского Владимира Александровича написано: «отец – А.А. Невский». Мой прадед Невский А.А. происходил из семьи священника, который в соответствии с занимаемым им высоким церковным саном архиерея получил статус потомственного дворянства. Вообще, фамилия Невский имеет церковное происхождение и присваивалась православным священникам во имя святого князя Александра Невского.

 

 Фото №1. Прадед Невский Александр Александрович в молодые годы. Фотография сделана в 80-ые годы 19 столетия.

 

Пра-прадед, отец Невского А.А., Невский Александр Васильевич, по словам одной родственницы, был протоиреем в Ключарах (?), Костромской губернии, а также преподавал в гимназиях Костромы. Похоронен на Лазаревском кладбище в г. Костроме.

 

Семья Невских в начале 20-го века обладала довольно значительным имением Семкино на севере Костромской губернии в районе города Галича общей площадью земельного надела около 800 десятин. Во время посещения Костромского краеведческого музея в Ипатьевском монастыре в 2000 году мы смогли уточнить расположение имения Семкино в соответствии с современным административным устройством этой местности. Имение располагалось вблизи села Костома Галичского района Костромской области по речке Семке – притоке реки Тебза. На снимках со спутника из Google Earth в настоящее время на этой территории не видно никаких строений. Однако сохранились рисунки, сделанные по памяти моим отцом Невским Борисом Владимировичем, с планами усадебного дома и эскизами расположения дома и хозяйственных построек на территории усадьбы, а также со схемой расположения усадьбы по отношению к окружающей местности (фото №№ 2 – 7). Жалко, что ничего из этого не сохранилось, но все равно, есть мечта посетить эти места и просто посмотреть на тамошнюю природу. Эта местность интересна еще тем, что с ней связана легенда о подвиге местного крестьянина Ивана Сусанина, который зимой 1612-1613 года, будучи проводником отряда польско-литовских интервентов, пытавшихся найти скрывавшегося в окрестностях Костромы наследника престола и будущего русского царя Михаила Федоровича Романова, завел их в непроходимые заболоченные леса, за что был жестоко казнен поляками, но спас царя. Недалеко от этих мест находится поселок Сусанино, названный в память об Иване Сусанине.

 

Фото №2. Эскиз плана усадебного дома в имении Семкино, сделанный по памяти моим отцом Невским Борисом Владимировичем.

 

Фото № 3. Более аккуратный и удобочитаемый рисунок плана усадебного дома в имении Семкино.

 

Фото № 4. Эскиз плана усадьбы Семкино, нарисованный моим отцом Невским Борисом Владимировичем по памяти.

 

Фото № 5. Более аккуратный рисунок плана усадьбы Семкино.

 

Фото № 6. Эскиз плана окрестностей усадьбы Семкино, сделанный по памяти моим отцом Невским Борисом Владимировичем.

 

Фото № 7. Более аккуратный рисунок плана окрестностей усадьбы Семкино.

 

Мой прадед А. А. Невский и его братья (к сожалению, их имена мне не известны) придерживались, по-видимому, прогрессивных и демократических взглядов. Об этом можно судить по тому факту, что они были инициаторами создания с местными крестьянами кооперативных предприятий по производству сыров. Для этого они даже организовывали обучение местных специалистов-сыроваров за границей – в Голландии и Германии.

 

Фото № 8. Прадед Невский Александр Александрович в зрелые годы с детьми – со старшим сыном Невским Владимиром Александровичем — моим дедом (в центре), дочерью Лидией, младшим сыном Павлом (?) и внуком Борисом (моим отцом). Фотография сделана примерно в 1918 году.

 

 

Либеральными взглядами прадеда можно также объяснить то, что все его дети (фото №8) – старший сын Владимир (мой дед), дочь Лидия и младший сын Павел (1902 года рождения) приняли самое активное участие в революционном движении в России. (Уточнение со слов одной родственницы: были ещё дети Катерина, Александр и Николай). Мой дед Владимир Александрович Невский стал одним из старейших членов партиироссийских социал-демократов (РСДРП) — с 1904 года, а после большевистского переворота в 1917 году был какое-то время руководителем советской власти в Костроме. Дочь Лидия Александровна примкнула к большевикам в 1917 году. Интересно, что, даже проведя более 18 лет в сталинских концлагерях, она осталась упертой коммунисткой (хотя и ненавидела лично Сталина) и была среди подписантов приветствия последнему 28-му съезду КПСС в 1990 году от имени старейших членов партии. Самое интересное, что она была репрессирована не за свои какие-либо прегрешения перед советской властью, а за мужа – Эйдемана Р.П. – известного советского военачальника из «латышских стрелков», имевшего воинское звание комкора, который был арестован, осужден и расстрелян в 1937 году по делу Тухачевского и реабилитирован в 1957 году в связи «с отсутствием состава преступления». Павел Невский был в период 1919 – 1922 годов председателем Костромского губернского комитета коммунистического союза молодежи (комсомола) (фото №9). Впоследствии, он занимал ряд важных постов в советско-партийной иерархии и был даже заместителем наркома химической промышленности до своего ареста и расстрела в 1938 году.

 

Обстоятельства ареста Павла: в 1938 году произошёл крупный взрыв на рудниках в Туркменистане. Павел Невский был направлен на место разбираться в причинах происшедшего. Здесь его арестовали, посадили в тюрьму и через довольно скорое время расстреляли как «врага народа». О чём от сокамерников узнала сестра Лидия.

 

 

      

Фото №9. Брат деда Невский Павел Александрович. Фотография сделана со стенда в Костромском краеведческом музее. В списке репрессированных – под номером 5.

 

 

   

Фото № 10. Дед Невский Владимир Александрович – в декабре 1918 года заведующий ГубОНО (Отдела народного образования Костромской губернии). Фото – со стенда Костромского краеведческого музея.

 

 

Фото №10. Дед Невский Владимир Александрович в зрелые годы. Фотография сделана со стенда в Костромском краеведческом музее.

 

 

Фото № 11. Обложка книги Невского В.А. Костромского издания 1920 года. Фотография сделана со стенда в Костромском краеведческом музее.

  

 

Но вернемся к деду. Его портрет, и обложка его книги, посвященной образованию молодежи, относящиеся к периоду начала 20-х годов, сфотографированные нами в Костромском краеведческом музее, приведены на фото №10 и 11.

 

После Костромы Владимир Александрович Невский был переведен в Москву на работу в наркомат (по-современному, в министерство) просвещения (образования) – НАРКОМПРОС (по принятому в то время «новоязу»), где он занимал должность руководителя ГЛАВСОЦВОСА (главного управления социального воспитания), был членом коллегии НАРКОМПРОСА и заместителем наркома (министра), которым в то время был известный большевистский деятель Луначарский. С этой его должностью связан забавный эпизод, послуживший причиной его отстранения от общественной деятельности, вследствие чего он спокойно прожил до глубокой старости и умер в 1974 году естественной смертью. Как руководитель политически важного учреждения – ГЛАВСОЦВОСА, дед был вхож в Кремль, не доступный в то время простым обывателям. Во время одного из совещаний в начале 20-х годов у высшего руководства страны был затронут вопрос о воспитательной работе среди студентов Института народов востока, где обучались будущие революционеры из стран Азии, и от которых поступили жалобы на скучное времяпровождение молодых людей, не владеющих русским языком и живущих изолированно в своем общежитии. Тут Сталин, бывший в то время наркомом по делам национальностей, стал упрекать деда, в ведении которого находился этот институт, в плохой работе и предложил ему самому развлекать студентов и, например, «приехать к ним и сплясать русского». «Хорошо», сказал дед, «давай, Иосиф, образуем ансамбль — я буду перед ними плясать русского, а ты – лезгинку» (в то время среди старых большевиков было принято обращаться между собой «на ты»). Но Сталин, как известно, шуток, особенно в свой адрес, не любил. В результате, при очередной партийной «чистке» в 1924 году дед был «вычищен» из партии с формулировкой – «за непролетарское происхождение». Только теперь, я думаю, дед все правильно понял и больше никогда не пытался «играть в политику». До конца жизни он занимался научной и библиографической работой – был, например, составителем многотомного энциклопедического издания по истории мировой медицины.

 

С увлечением революционной деятельностью моих предков Невских связан не совсем обычный факт из биографии моего отца Невского Бориса Владимировича — он родился в тюрьме города Костромы в 1908 году. При обыске в родовом имении Невских Семкино полиция конфисковала подпольную типографию, в которой печатались прокламации и другие пропагандистские материалы РСДРП, а деда и его беременную жену Клавдию, урожденную Леонтьеву (фото № 14) посадили в Костромскую тюрьму, где в скором времени после этого и родился мой отец. Правда, находились они там не очень долго – в результате общественного шума, поднятого тогдашней либеральной прессой, мать с новорожденным младенцем были быстро выпущены из тюрьмы, но все равно, какой- то след остался – отец никогда не любил обсуждать эту тему.

 

Как выглядел мой отец в детстве – в возрасте 8 – 10 лет можно увидеть на фото № 12 и 13. На следующих снимках (фото № 14 и 15), датируемых 1919 годом, мой отец изображен вместе с матерью Клавдией и младшими детьми – братом Сергеем (погиб в войну) и сестрой Татьяной, которая впоследствии окончила Московский авиационный институт (МАИ), защитила диссертацию на ученую степень кандидата физико-математических наук , связанную с расчетами прочности тонких оболочек, работала большую часть своей жизни в научно-исследовательском институте космического ракетостроения, возглавляемом С.П. Королевым, а последние годы была преподавателем в МАИ. Татьяна Владимировна отличалась феноменальной памятью – помнила наизусть четырехзначные таблицы логарифмов и тригонометрических функций. Сын Татьяны Владимировны Павел Невский закончил Московский инженерно-физический институт (МИФИ) и стал физиком-теоретиком в области физики элементарных частиц. Павел Невский имеет ученую степень доктора физико-математических наук, является профессором МИФИ и ведущим научным сотрудником Брукхевенской национальной лаборатории в Нью Йорке, а также – Европейского центра ядерных исследований (ЦЕРН) в Швейцарии, где он принимает самое активное участие в исследованиях на Большом андронном коллайдере (LHC) – самом большом в мире ускорителе элементарных частиц со встречными пучками.

 

Фото № 12. Отец Невский Борис Владимирович в детстве. Фотография 1916 года.

 

Фото № 13. Отец Невский Борис Владимирович в детстве. Фотография 1921 года.

 

Фото № 14. Мать отца Клавдия (урожденная Леонтьева) с детьми – Борисом (стоит сзади), Сергеем и Татьяной. Фотография сделана примерно в 1919 году.

 

Фото № 15. Отец Невский Борис Владимирович в детстве вместе с братом Сергеем и сестрой Татьяной. Фотография сделана примерно в 1919 году.

 

Фото № 16. Отец Невский Борис Владимирович (в центре) во время учебы в Горной академии. Фотография сделана примерно в 1927 году.

 

Фото № 17. Отец Невский Борис Владимирович на палубе парохода (стоит крайний слева) на Волге в районе Сормово (Нижний Новгород) вместе с другими студентами во время прохождения военных сборов в 1928 году.

 

 

Отец Невский Борис Владимирович после окончания школы учился в Горной академии в Москве. На фото № 16 он (в центре) изображен за проведением каких-то химических опытов, а на фото №17 он (стоит крайний слева) на палубе парохода на Волге в районе Сормово (Нижний Новгород) вместе с другими студентами во время прохождения военных сборов в 1928 году. После окончания института отец работал в наркомате металлургической промышленности.

В этой точке рассказ о моих родных со стороны отца мы прерываем, чтобы перейти к истории моих предков со стороны матери.

 

Предки со стороны матери

 

Сохранился портрет моего прадеда Федора Стародубцева в старости (фото № 18) и несколько фотографий его детей – Раисы Федоровны (моей бабки) в молодые годы (фото № 19, относящееся примерно к 1885году, фото № 20 примерно 1990 года, где она стоит крайней справа среди соучениц медицинского фельдшерского училища, и фото № 21 примерно 1890 года, где она сидит справа), ее старшей сестры Любови Федоровны (фото №22 примерно 1890 года, где она стоит справа от сестры Раисы) и братьев Николая Федоровича (фото № 23,24) и Василия Федоровича (фото № 25и 26). О семействе Стародубцевых мне известно только, что до революции они были крупными купцами и занимались торговлей продуктами питания на юге России. По рассказам бабки Раисы Федоровны, ее братья продавали куриные яйца и лучшего качества свиное сало (свиней для которого на их фермах откармливали битыми яйцами) даже в европейские страны.

 

Фото№ 18. Мой прадед со стороны матери Федор Стародубцев в старости.

 

Фото № 19. Моя бабка со стороны матери Стародубцева Раиса Федоровна в молодости. Фото — примерно 1885 года.

 

 

Фото № 20. Бабка Стародубцева Раиса Федоровна (стоит крайняя справа) во время учебы в фельдшерском училище. Фото – 1890 –х годов.

 

Фото № 21. Бабка Стародубцева Раиса Федоровна (сидит) в молодости. Фото – 1890-х годов.

 

Фото № 22. Бабка Стародубцева Раиса Федоровна(стоит слева) с сестрой Любой. Фото – 1890-х годов.

 

Фото №23. Брат бабки Стародубцев Николай Федорович. Фото – 1890-х годов.

 

Фото №24. Брат бабки Стародубцев Николай Федорович. Фото – 1890-х годов.

 

Фото №25. Брат бабки Стародубцев Василий Федорович с женой. Фото – 1890-х годов.

 

Фото №26. Брат бабки Стародубцев Василий Федорович. Фото – 1890-х годов.

 

 

Мой дед со стороны матери Брешенков Кузьма Тимофеевич (фото № 27 и № 28) происходил из семьи донских казаков, но получив самое хорошее образование (окончил филологический и исторический факультеты Московского университета, владел в совершенстве многими европейскими и даже древними языками), он сделал блестящую карьеру в области народного образования, — последние годы перед революцией занимал пост Инспектора народных училищ Донского края и имел гражданский чин действительного статского советника, дававшего право потомственного дворянства. На фото № 30 примерно 1900 года мои дед и бабка — Брешенковы Кузьма Тимофеевич и Раиса Федоровна изображены вместе – вероятно вскоре после женитьбы. Моя мама в младенчестве изображена на фото № 31. На следующем парадном снимке (фото № 32 примерно 1913 года) они изображены уже вместе с детьми – старшим сыном Борисом 1905 года рождения (сидит крайний слева), сыном Юрием (сидит внизу), дочерью Ниной 1908 года рождения (будущей моей мамой) и сестрой Любовью Федоровной (стоит слева). Отдельно их дети – Борис, Нина и Юрий изображены на фото № 33 примерно 1910 года. Жили они тогда в станице Урюпинской — позже она была переименована в город Урюпинск. За несколько лет до революции дед Кузьма Тимофеевич открыл в станице Урюпинской свою частную гимназию. Я помню – у нас была почтовая открытка видов станицы Урюпинской с изображением фасада двухэтажного здания с вывеской «Частная классическая гимназия К.Т. Брешенкова». К сожалению, эта открытка у нас не сохранилась. Дед был автором нескольких дореволюционных учебников по грамматике русского языка. Изображение обложки и титульного листа одного из них приведены на фото № 34.

 

 

Фото № 27. Мой дед со стороны матери Брешенков Кузьма Тимофеевич в молодости в форме чиновника Министерства народного просвещения. Фото –1890-х годов.

 

Фото № 28. Дед Брешенков Кузьма Тимофеевич примерно в 1916 году.

 

Фото № 29. Брешенкова Любовь Федоровна с племянником Юрием. Снимок примерно 1913 года.

 

Фото № 30. Мои дед и бабка со стороны матери Брешенковы Кузьма Тимофеевич и Раиса Федоровна. Фото – начала 1900-х годов.

 

Фото № 31. Моя мама Нина Кузьминична в младенчестве. Снимок 1908 года.

 

Фото № 32. Семья Брешенковых в полном составе. Сидит в центре – Раиса Федоровна, стоят сзади – Кузьма Тимофеевич и сестра бабки – Любовь Федоровна Стародубцева, стоит спереди – моя будущая мама Нина Кузьминична и сидят – ее братья Борис Кузьмич (выше) и Юрий (сидит ниже). Снимок – примерно 1913 года.

 

 Фото № 33. Моя мама – Нина Кузьминична и ее братья – Борис и Юрий в детстве. Снимок – примерно 1910 года.

 

   

Фото № 34. Обложка и титульный лист учебника по синтаксису русского языка издания 1911 года, автором которого был мой дед Брешенков Кузьма Тимофеевич.

 

По роду своей деятельности в сфере народного образования Кузьма Тимофеевич Брешенков еще с дореволюционного времени был знаком с известным ученым академиком Вернадским В.И. – геологом, геохимиком и философом, много внимания уделявшим организации учебных заведений для народа, в том числе и на юго-востоке России, включая Тамбовскую губернию и Область войска Донского (как тогда назывался регион, где располагалась станица Урюпинская). Это знакомство сыграло важную роль во встрече моих будущих родителей Бориса Владимировича и Нины Кузьминичны. Об этом более подробно в следующей главе моих мемуаров. Но сначала я хочу рассказать о весьма драматических эпизодах, пережитых семьей моей матери в период революции и гражданской войны. Как я уже говорил, мой дед был высокообразованным интеллигентным человеком, занимал высокое общественное положение, имел определенный авторитет у населения и обладал хорошими ораторскими способностями. Поэтому в 1917 году в период между февральской демократической революцией и октябрьским большевистским переворотом дед был активным оратором на различных собраниях и митингах, выступал с разоблачением большевистских лидеров и особенно Ленина, как агентов вражеского государства – Германии, с которым в то время воевала Россия. Как рассказывала бабка Раиса Федоровна, особенно сильное впечатление на слушателей производил рассказ деда о том, как Ленин и его приближенные были доставлены в Россию через территорию Германии в запломбированном немецком вагоне для организации захвата власти на деньги германского генерального штаба. Естественно, что после захвата станицы Урюпинской большевиками в 1918 году, кто-то донес новым властям об антисоветских выступлениях деда, и он, под угрозой ареста и неминуемого расстрела, был вынужден бежать вместе со старшим сыном Борисом, которому в это время уже исполнилось 13 лет, и они отступали вместе с белогвардейскими частями на юг до Новороссийска — порта на Черном море. Здесь дед со старшим сыном могли попасть на один из кораблей, эвакуировавших части белой армии в Турцию, Болгарию, Румынию, Югославию, Францию – одним словом – в эмиграцию. Дед долго не мог принять определенное решение, но все-таки, считая себя русским патриотом, окончательно решил остаться на родине и доверить свою судьбу богу. После определенного периода скитаний дед с сыном вернулись домой. Интересно, что власти больше о нем не вспоминали.

 

Однако драматические события, связанные с семьей моей матери, этим не исчерпывались. После бегства от большевиков деда со старшим сыном, в Урюпинской осталась Раиса Федоровна с маленькими детьми Ниной и Юрием. Как рассказывала Раиса Федоровна, она была сразу арестована и посажена в какой-то сарай под охраной одного молодого красноармейца. Всю ночь бабка молилась богу и разговаривала с охранявшим ее солдатиком, и, видимо, настолько его распропагандировала, что он ее отпустил домой, а сам, вероятно, дезертировал. Спустя несколько дней новые власти устроили на центральной площади («на базу») станицы перед храмом публичную массовую экзекуцию – согнали почти всех оставшихся в станице казаков (в основном, старых или слишком молодых для воинской службы) перед вырытой в сквере ямой и расстреляли их из пулеметов на глазах у оставшихся жителей – женщин и детей. Моя мама рассказывала, что это она видела собственными глазами и запомнила на всю оставшуюся жизнь. Это тогда официально называлось – политика «расказачивания». Характерно, что в расстреле принимали участие преимущественно красноармейцы из наемных частей – китайцы или другие азиаты, не понимавшие русского языка.

 

После всех этих событий дед Кузьма Тимофеевич вернулся к педагогической деятельности и много лет был директором обычной советской школы, но уже не в Урюпинске, а в городе Козлове Тамбовской губернии, переименованном потом в Мичуринск, где уже после его смерти в годы войны (в 1944 году) проживали моя бабка Раиса Федоровна с сестрой Любовью до 1955 года, когда их уже очень престарелых забрали к себе мои родители. Обе они прожили до глубокой старости и умерли в возрасте 94 и 96 лет, вполне оправдав этим свою девичью фамилию Стародубцевы. На фото № 35 можно увидеть деда Кузьму Тимофеевича и бабку Раису Федоровну на отдыхе в Сочи в 1934 году, а на фото № 36 Раису Федоровну и мою маму Нину Кузьминичну в 1949 году.

 

  

Фото № 35. Мои дед и бабка Брешенковы Кузьма Тимофеевич и Раиса Федоровна на отдыхе в Сочи в 1934 году.

 

Фото № 36. Моя мама Невская Нина Кузьминична и бабка Брешенкова Раиса Федоровна в 1949 году.

 

 

Встреча моих родителей

 

Старший брат матери Борис Кузьмич (фото № 37) после окончания средней школы поехал в Москву для поступления на учебу в Горную академию, чтобы стать геологом. Однако для поступления в Московский институт нужно было иметь жилье в Москве, а учитывая острейший жилищный кризис в Москве в то время, как, впрочем, и во все последующие годы, найти жилье в Москве было практически нереально. И здесь помогло хорошее знакомство деда Кузьмы Тимофеевича с академиком Вернадским. Дело в том, что В.И.Вернадский был женат на Н. Старицкой из старинного аристократического рода Старицких, проживавших в Москве в особняке на Зубовском бульваре. После большевистской революции, когда владельцам больших квартир и, тем более, особняков приходилось, как тогда говорили, «уплотняться», большинство предпочитало уступить часть своей жилой площади людям своего круга, а не неизвестно откуда взявшимся «Швондерам». Поэтому, в особняке Старицких на Зубовском бульваре в середине 20-х годов собралось довольно изысканное общество, изображенное в юмористическом стиле Ильфом и Петровым в бессмертном романе «Двенадцать стульев» как «Воронья слободка», где обитали «бывший горский князь, а ныне трудящийся востока Гигиенишвили и выпускник пажеского корпуса Митрич». В особняке на Зубовском бульваре на самом деле проживали члены семей, например, Любощинских, глава семейства которых был до революции сенатором и членом Государственного совета, а также Фокины, Егоровы и другие представители славных российских фамилий, которые когда-то называла моя мама, но теперь я уже их не помню. Кстати, известный литератор и рассказчик Ираклий Андронников в своем самом знаменитом рассказе «Загадка НФИ» описывает, как он обнаружил неизвестное до него стихотворение Лермонтова в альбоме одного из обитателей этого особняка, прабабушка которого Наталия Федоровна Иванова, которой было посвящено это стихотворение, как он говорил «допустила большую ошибку, выйдя замуж за его прадедушку, а не за знаменитого поэта». Еще один забавный штришок к атмосфере, царившей в этом особняке, — во время всех советских праздников его обитатели устраивали генеральную уборку помещений, не желая поддерживать официальные торжества. Когда в конце 20-х годов вышла книга Ильфа и Петрова «Двенадцать стульев» она вызвала восторг у жителей этого дома.

 

Фото № 37. Мой дед Брешенков Кузьма Тимофеевич со старшим сыном Борисом Кузьмичем примерно в 1930 году.

 

 

Так вот, когда Борису Кузьмичу нужно было уезжать на учебу в Москву, его отец Кузьма Тимофеевич Брешенков обратился к своему знакомому академику Вернадскому, и Борис Кузьмич получил комнату и соответственно московскую прописку (еще одно изобретение советской власти) в доме №15 по Зубовскому бульвару, а когда пришло время поступать в институт моей будущей маме Нине Кузьминичне (фото № 38), аналогичным образом она также получила комнату и вожделенную прописку по тому же адресу. Моя будущая мама Нина Кузьминична Брешенкова поступила во ВХУТЕМАС (Высшие художественно-технические мастерские) по специальности художник-колорист по тканям (фото № 39,40), но по этой специальности практически не работала, потому что, когда она вышла замуж за моего отца в 1932 году, работать ей уже не нужно было, тем более что уже в 1933 году родился мой старший брат Олег, в 1939 году родился я, а потом были Кирилл (в 1941 году) и Наталия (в 1943 году). Как я уже писал, старший брат мамы Борис Кузьмич был геологом и в этом качестве побывал в экспедициях во многих удаленных и экзотических местах, включая Среднюю Азию (на фото № 41 Борис Кузьмич сфотографирован с узбеком – рабочим в экспедиции, который, как выяснилось позже, оказался шпионом от басмачей, как называли участников вооруженного сопротивления советской власти в Средней Азии. Позже он работал геологом в Якутии, на Дальнем Востоке, в Забайкалье и даже в Индии (но это уже в послевоенные годы). Летом 1932 года Борис Кузьмич был направлен в экспедицию для геологической разведки золотого месторождения Дарасун в Читинской области в Забайкалье. С собой в экспедицию на летний сезон он взял сестру Нину Кузьминичну – она к этому времени закончила ВХУТЕМАС и решила отдохнуть от учебы. Как выглядела моя мама в это время можно увидеть на фото № 42, 43 и 44.

 

 

 

Фото № 38. Моя будущая мама Нина Кузьминична Брешенкова (сидит крайней слева во втором ряду) по окончании средней школы. В центре снимка – дед Брешенков Кузьма Тимофеевич (сидит во втором ряду в темной фуражке) как директор школы.

 

Фото № 39. Моя будущая мама Нина Кузьминична Брешенкова (сидит на полу слева в первом ряду) во время учебы во ВХУТЭМАС,е примерно в 1928 году.

 

Фото № 40. Моя будущая мама Брешенкова Нина Кузьминична (во втором ряду вторая справа) на занятиях во ВХУТЭМАС,е примерно в 1930 году.

 

Фото № 41. Старший брат мамы Брешенков Борис Кузьмич (справа) во время экспедиции в Средней Азии примерно в 1930 году.

 

Фото № 42. Моя будущая мама Брешенкова Нина Кузьминична во время учебы во ВХУТЭМАС,е примерно в 1930 году.

 

Фото № 43. Моя будущая мама Брешенкова Нина Кузьминична во время учебы во ВХУТЭМАС,е примерно в 1930 году.

 

Фото № 44. Моя будущая мама Брешенкова Нина Кузьминична (слева во втором ряду) во время учебы во ВХУТЭМАС,е примерно в 1930 году.

 

  

Так сложилась судьба моих будущих родителей, что в это же время и на этот же рудник Дарасун с инспекцией от управления цветной металлургии наркомата тяжелой промышленности был командирован мой отец Невский Борис Владимирович. Как рассказывала потом моя мама, в экспедиции ожидали приезда важного инспектора из Москвы, но когда на рудник приехал «верхом на белом коне» (60 км от ближайшей железнодорожной станции) молодой голубоглазый блондин, это произвело на всех (но, наверное, больше всего на мою маму) определенное впечатление. Вот как события того времени изложила в стихотворном виде и в довольно юмористическом ключе моя мама:

 

***

Вот летит, вздымая пыль,

В Дарасун автомобиль,

И колышется слегка

В нем пшеничная мука.

Но, тут дело не в муке,

А все знают – в руднике.

Ох, недаром к нам спешит

Бригада из Цветмета!

Подтвердили все на деле,

Не прошло одной недели,

Комбинат уже в осаде.

Если может кто – спасайтесь!

Лезут в шахту метров в двести,

Непременно, чтобы вместе.

Ну чего тут не понять?

Просто – пробы отобрать.

Отобрали пробы живо.

После скажут им «спасибо»!

И ссыпали в темноте

В мешки, бывшие в муке.

Получили, в самом деле,

Не руду, а «пельмени» !

***

Наш профессор с буквы «К»

Был доверчивый слегка,

Вспомнил он « не в добрый час»

Про директорский запас.

Вот он к Шендельсу приходит,

Речь такую он заводит:

Нам бы надо кой-чего,

И того нам и сего!

Шендельс очень удивился,

Чуть со стула не свалился.

«Что Вы, что Вы, это бред!

Мово склада нет, как нет!»

Но затем, так уж случилось,

Что сменил он гнев на милость.

И из склада «сдули ветры»

Разных тканей километры,

И кастрюлек яруса,

И пудами колбаса,

Масла, меда туеса

И другие чудеса!

А технолог наш Сабир

Не себе — жене купил

Костюм дамский, строгих линий,

Непременно, чтобы синий,

И немного – на белье,

Для него и для нее.

Но совсем не был таков

Наш геолог Брешенков!

Купил брюки – «стиль модерн»

В искру и в полоску,

В них он парень – хоть куда,

И шикарный — «в доску!»

Но, а вот его сестра,

Была «оченно» скромна,

Не торопилась, не спешила,

Не известно, что купила.

Нам известно лишь одно –

Знать об этом — не дано!

 

***

А комиссия все прибывает,

Лишь металлурга не хватает.

И он приехал!

Боже мой!

Голубоглазый, молодой,

И к тому же – холостой!

Точно гость он дорогой,

Пригласили на постой,

За белы руки хватали,

За столы его сажали,

К обеду приглашали,

Шашлыками угощали,

Чай и кофе предлагали.

Парень наш не ест, не пьет,

Речь такую он ведет:

«Кто та милая девица?

Я хочу на ней жениться.

Хоть не знаю, кто она,

Будет мне она жена!

Она не будет прекословить,

Станет мне обед готовить,

Приветливо встречать друзей

И воспитывать детей!

В общем, будет все о’кей!»

Когда в Москву же возвратились,

Они, точно, поженились,

Прожив в счастье много лет,

Чаще – дружно, реже – нет.

 ***

 

На следующих снимках (фото № 45, 46) приведены общие виды поселка рудника Дарасун — довольно жалкое зрелище беспорядочного скопления бараков, сараев и кое-как сбитых деревянных домишек. И это — на богатейшем золотодобывающем руднике в России! Отец рассказывал, что более богатого содержания золота в кварцевых жилах этого месторождения ему не приходилось потом видеть, хотя он проработал в золотой промышленности более 15 лет. Однако, несмотря на непрезентабельный вид этого их места пребывания, время они проводили весело, так как были они в то время молодыми, красивыми и вся жизнь, как говорится, была впереди. На фото № 47 – 54 мои будущие родители в период их пребывания в Дарасуне в окружении геологов, включая Бориса Кузьмича, и других участников экспедиции. После возвращения в Москву они поженились, в 1933 году родился мой старший брат Олег, а в 1939 году – я.

 

Фото № 45. Общий вид поселка на руднике Дарасун в 1932 году.

 

 Фото № 46. Еще один общий вид поселка на руднике Дарасун в 1932 году.

 

 

Фото № 47. Моя будущая мама Брешенкова Нина Кузьминична (стоит в центре в светлом платье) со старшим братом Борисом Кузьмичем (сидит второй слева) и другими участниками геологической экспедиции перед входом в разведочную штольню рудника Дарасун.

 

Фото № 48. Моя будущая мама Брешенкова Нина Кузьминична (сидит в центре с собачкой) со своим братом Борисом Кузьмичем Брешенковым (в центре второго ряда в шляпе) и другими участниками геологической экспедиции на руднике Дарасун в 1932 году.

 

Фото № 49. Моя будущая мама Брешенкова Нина Кузьминична (сидит на камне в светлом платье) среди участников геологической экспедиции на руднике Дарасун в 1932 году.

 

Фото № 50. Моя будущая мама Брешенкова Нина Кузьминична (сидит внизу на камне в светлом платье) со своим братом Борисом Кузьмичем (стоит наверху в шляпе) и другими участниками геологической экспедиции на руднике Дарасун в 1932 году.

 

Фото № 51. Моя будущая мама Брешенкова Нина Кузьминична (сидит слева) со своим братом Борисом Кузьмичем (стоит справа) и другими участниками геологической экспедиции на руднике Дарасун в 1932 году.

 

 

Фото № 52. Мои будущие родители Невский Борис Владимирович (стоит справа) и Брешенкова Нина Кузьминична (на переднем плане) на руднике Дарасун в 1932 году.

 

Фото № 53. Мои будущие родители Невский Борис Владимирович и Брешенкова Нина Кузьминична на руднике Дарасун в 1932 году.

 

Фото № 54. Мой будущий отец Невский Борис Владимирович в 1932 году на руднике Дарасун.

 

 

На следующих снимках (фото №№ 55 – 57) мои будущие родители изображены на отдыхе в Крыму в середине 1930-х годов.

 

Фото № 55. Невский Борис Владимирович и Нина Кузьминична на отдыхе в Крыму (Алупка) в 1936 году.

 

Фото № 56. Невский Борис Владимирович и Нина Кузьминична в 1936 году, Петергоф.

 

Фото № 57. Невский Борис Владимирович и Нина Кузьминична в 1936 году, Петергоф.

 

 

А так мой отец Невский Борис Владимирович выглядел в конце 1930-х годов (фото №№ 58 – 60)

 

Фото № 58. Невский Борис Владимирович в конце 1930-х годов.

 

Фото № 59. Невский Борис Владимирович в конце 1930-х годов.

 

Фото № 60. Невский Борис Владимирович в конце 1930-х годов.

 

Фото № 61. Моя мама Невская Нина Кузьминична в конце 1930-х годов.

 

 

Наша семья в предвоенные и военные годы

 

Дальнейшая жизнь нашей семьи в предвоенные годы отразила в определенной степени, хотя и не в самом худшем варианте, ту жуткую атмосферу, которая сложилась в стране в конце 30-х годов. Где-то в 1937 – 19 38 г.г. отец вместе со своим сослуживцем по фамилии Паршенков был в очередной командировке на одном из золотых приисков в Сибири. А это было время самого апогея сталинского террора против старых большевиков, военачальников и других руководящих деятелей советского режима, известного под названием «ежовщина» (по имени Ежова – тогдашнего наркома внутренних дел СССР). Важно, что их командировочное предписание (задание) было подписано Серебровским А.П. – видным большевистским деятелем, членом РСДРП(б) с 1903 года, занимавшим с 1926 года должность начальника управления «Главзолото» и заместителя наркома тяжелой промышленности. Как раз во время пребывания отца в этой командировке поступило привычное для того времени сообщение, что в наркомате тяжелой промышленности разоблачена и арестована очередная группа, как тогда называли, «врагов народа» во главе с А.П. Серебровским. В тот же день отец вместе со своим сослуживцем покинули этот прииск «по-английски» — не прощаясь, и на попутной машине отправились на железнодорожную станцию для того, чтобы вернуться в Москву, навстречу почти неминуемому аресту. Интересно, что по пути на станцию они встретили известную уже в тех местах крытую «полуторку» (грузовую машину грузоподъемностью 1,5 тонны), принадлежащую местному отделению НКВД. Как стало потом известно моему отцу от одного из работников этого прииска, НКВД-шники по прибытии на прииск кого-то поискали и, не говоря никому не слова, отбыли обратно. Но местные руководящие работники, хорошо знакомые уже с методами работы НКВД, сделали собственные соответствующие выводы из этого происшествия. В местной газете была опубликована большая статья (на целый «подвал» газетной полосы) с проклятиями в адрес моего отца и его сослуживца Паршенкова и с «разоблачением их вредительской деятельности» и с подробным перечислением взорванных ими шахт и тому подобных злодейских преступлений. Интересно, что по возвращении их в Москву, ничего с ними не произошло – по-видимому, они еще не доросли до нужного уровня, чтобы ими заинтересовались столичные НКВД-шники. Анекдотичен финал этой истории. Кто-то из работников этого прииска прислал моему отцу экземпляр местной газетки со статьей об их с Паршенковым «деятельности». Обсудив со своим сослуживцем их возможные ответные действия, отец предложил проигнорировать эту публикацию и не привлекать к себе лишнего внимания, как тогда говорили, «органов». Однако его друг решил все-таки «добиться правды» и написал заявление в прокуратуру по месту нахождения этого прииска с требованием об опровержении и наказании виновных в клевете. Ответ из местной прокуратуры гласил, что главный редактор этой газеты оказался «врагом народа» и уже расстрелян, так что привлекать к ответственности за клевету некого. Анекдот? Но моя мама как-то рассказала, что отец какое-то время после этого не мог спать по ночам в ожидании ареста.

 

Когда началась война с нацистской Германией в июне 1941 года, отец был назначен главным инженером по эвакуации из Москвы в Новосибирск единственного в стране аффинажного завода, на котором из природного и ювелирного золота и серебра, обычно представляющих собой сплавы с другими металлами, получают 100%-ное чистое золото и серебро в виде стандартных банковских слитков. Причем, это было первое предприятие в Москве, которое подлежало эвакуации в Сибирь уже в июле 1941 года в обстановке строжайшей секретности во избежание паники среди населения, а в августе 1941 года уже начало производить золотые и серебряные слитки на новом месте в Новосибирске. Важность этого предприятия для страны трудно было переоценить – золотые слитки были практически единственным валютным средством для закупки у союзников вооружения, оборудования и других стратегических товаров, по крайней мере, до начала поставок этих материалов по «ленд-лизу». Аффинажный завод в Москве был основан еще в 19 веке, и до его эвакуации на нем была переплавлена не одна сотня тонн драгоценных металлов. По предложению и настоянию отца, кроме демонтажа и вывоза всего оборудования завода, были разобраны все печи из огнеупорного кирпича, в которых плавили золото, и вся эта масса кирпичей и огнеупорной глины были погружены в вагоны, несмотря на возражения некоторых руководящих деятелей из НКВД (ответственным за эвакуацию аффинажного завода был сам «всемогущий и ужасный» Берия), считавших нелепым вести в такую даль простые кирпичи. Однако после переработки на аффинажном заводе в Новосибирске этих кирпичей было выделено более тонны неучтенного золота и еще больше – серебра, накопившихся в печах в течение многих десятилетий работы завода, за что отец был представлен к награждению орденом Красного Знамени, который, впрочем, так и не был тогда ему вручен (видимо, забыли в тогдашней суете). Поселили тогда нашу семью в Новосибирске в небольшом отдельном доме с земельным участком. В октябре 1941 года в Новосибирске родился мой брат Кирилл. Следующим летом отец развел на участке настоящий огород с картошкой, помидорами и другими обычными овощами. Шла война и, несмотря на нормированное («по карточкам») снабжение нашей семьи самыми необходимыми продуктами, проблема прокормить всю семью с маленькими детьми была весьма серьезной. Поэтому, когда отец зимой 1941/ 1942 года привез однажды с рыбалки целый мешок окуней, пойманных сачком в проруби в каком-то «заморном» водоеме в окрестностях Новосибирска, это событие запомнилось в нашей семье надолго. Сам я этот период жизни, естественно, практически не помню, за исключением, может быть, марширующих по улице недалеко от нашего дома отрядов молодых женщин, проходивших строевую военную подготовку. А может быть, я помню только комментарий нашего отца по этому поводу – «девки сытые бьют копытами».

 

В конце 1942 года, после сдачи в эксплуатацию аффинажного завода, отец был назначен главным инженером треста «Енисейзолото», и наша семья переехала в город Енисейск – небольшой старинный городок в среднем течении Енисея, где в то время располагалось управление треста. В состав треста «Енисейзолото» входили десятки рудников, добывавших так называемое «коренное золото» шахтным способом из кварцевых золотосодержащих жил, и еще большее число золотых приисков, где «россыпное золото» (золотой песок) извлекали из речных отложений гидравлическим способом («отмывали» золото от песка и глины в потоке воды). «Владения» треста простирались более чем на тысячу километров от Хакасии в верховьях Енисея до порта Игарка (при впадении Енисея в Северный Ледовитый океан за полярным кругом), и отцу приходилось регулярно посещать эти золотодобывающие предприятия, пользуясь различными видами транспорта – преимущественно по воде или по воздуху. Однажды самолет (маленький биплан У-2), на котором летел мой отец, потерпел аварию где-то в среднем течении Подкаменной Тунгуски – правого притока Енисея. У самолета во время полета оторвался двигатель, но опытный пилот сумел посадить самолет прямо на воду. Никто не пострадал, но потом отцу вместе с остальными участниками этого неудачного полета пришлось сначала добираться пешком до ближайшего населенного пункта, там достать лошадей, и затем проехать верхом более 800 км вдоль реки до ее впадения в Енисей, и только там уже воспользоваться речным транспортом для возвращения в Енисейск. Вообще, в этот период жизни нашей семьи в Сибири, нам пришлось пережить немало различных приключений, но самое серьезное событие произошло при переезде нашей семьи из Енисейска в Красноярск, куда в конце 1943 года было переведено управление треста «Енисейзолото». Расстояние между Енисейском и Красноярском около 350 км. Единственный возможный в то время вид транспорта — по воде вверх по Енисею. Время – ноябрь 1943 года. Отец в это время уже работал в Красноярске. Поэтому нашей маме вместе с четырьмя детьми в возрасте от 10 лет до 6 месяцев предстояло нелегкое путешествие в небольшом буксирном катере в качестве пассажиров в единственной каюте, располагаемой в трюме катера. Буксирный катер назывался «Приискатель», принадлежал тресту «Енисейзолото», и совершал последнее плавание в навигацию 1943 года, имея на буксире баржу с различными служебными грузами для треста. Наступала сибирская зима. По воде уже шла «шуга». Так в Сибири называют плывущий по реке первый лед. Ширина Енисея в районе Енисейска – больше километра. Когда наш буксир проходил так называемые Казачинские пороги, где ширина Енисея уменьшается до 350 метров, а скорость течения превышает 20 км/час, буксир вместе с баржей напоролся на подводные скалы. В днище буксира образовалась пробоина и в трюм начала поступать ледяная вода. Помню, как мама рассадила нас на верхние полки каюты (как в купе поезда), а нижние полки были в воде. Никакого радио на буксире конечно не было. Очень хорошо запомнилось, как всю ночь экипаж буксира перекрикивался с берегом с помощью жестяных рупоров, вызывая другой катер на подмогу. От этого места до Красноярска по реке — более 200 км, так что на быструю помощь рассчитывать не приходилось. Ситуация усугублялась еще тем, что буксирный катер удерживался на перекатах порога практически только на буксирном канате, связывающего его с баржей, которая очень капитально села на острые камни. Когда, наконец, следующим утром из Красноярска пришел спасательный катер, он не мог подойти вплотную к нашему буксиру, и экипажу буксира пришлось обрубить буксирный канат, рискуя при этом совсем разбить свой катер о подводные камни. Однако этот маневр закончился благополучно для нас, и на спасательном катере наша семья, наконец, прибыла в Красноярск. Отец потом рассказывал, что после нашего спасения с тонущего буксира, баржу с грузом течением сорвало с камня и окончательно разбило о скалы порога. Плывущие по воде мешки с мукой потом вылавливали по всему течению Енисея вплоть до Игарки.

 

Работа отца в должности главного инженера треста «Енисейзолото» вообще была связана со многими опасностями. Как-то раз ему пришлось буквально спасаться от затопления шахты при аварийном отключении электричества, когда остановились насосы, откачивающие воду из неглубокой шахты по разработке россыпного золотого месторождения. Обычно россыпные месторождения разрабатывают открытым способом, вскрывая золотосодержащий пласт посредством карьера, или путем использования плавающих драг, но в военное время считалось недопустимым тратить время и силы на вскрышные работы, и было предложено использовать шахтный способ добычи россыпного золота, несмотря на его крайнюю опасность. Конечно, работали в таких шахтах преимущественно заключенные, но, как тогда говорили, «вольнонаемному» инженерному персоналу также приходилось периодически спускаться в такие шахты. Во время одного из таких спусков произошла авария дизель-генератора, насосы остановились и шахту быстро начало заливать водой. Отцу и его спутникам пришлось бегом добираться до вертикального шахтного ствола, а затем быстро подниматься наверх по деревянным лестницам наперегонки с поднимающейся по стволу водой. Все ли работающие в шахте тогда успели выбраться на поверхность – история умалчивает, но отец потом рассказывал нам об этом происшествии в юмористическом духе.

 

Вообще «черного юмора», связанного с работой заключенных («зэков») в золотодобывающей промышленности, в рассказах отца было достаточно. Например, при посещении золотых приисков треста группой инспекторов из США, прибывших во время войны по соглашению с правительством для оценки перспективности золотодобывающих предприятий нашей страны, имел место следующий забавный эпизод. Обычный способ извлечения россыпного золота из золотосодержащих песков состоит в промывке песков потоком воды в наклонном желобе, дно которого покрывают материалом типа вельвета. В то время это устройство («промывочный прибор») представляло собой довольно шаткий деревянный помост, по которому «зэки» закатывали вручную тачки с песком, затем песок вываливали в желоб и промывали водой, пока весь песок не смывался вниз, а более тяжелые частички золота не задерживались в вельвете. После обработки определенного объема золотосодержащих песков, вельвет с накопленным в нем золотом снимали и отправляли на переработку. Юмор этого эпизода состоял в том, что «зэки», не имея нормальной обуви для работы, сооружали самодельную обувь из старых автомобильных покрышек, поэтому, когда накануне прибытия американской делегации на прииск всех заключенных согнали под охраной в тайгу, срезав при этом все сторожевые вышки и столбы с колючей проволокой, никто не обратил внимания на то, что весь помост, по которому «зэки» закатывали тачки, оказался в глинистых следах от автомобильных протекторов. Естественно, что перед инспекцией специально обрабатывали на промывочном приборе такое количество золотосодержащего песка, пока на поверхности вельвета не накопилось видимое золото, что должно было доказать американским инспекторам неисчерпаемость запасов золота в нашей стране. На прощальном ужине, когда американцев спросили об их впечатлении от увиденного, ответ был, что им все очень понравилось, золота в России действительно очень много, одно осталось им не понятно – каким образом русские грузовики могли заезжать на такие шаткие мостки перед промывочными приборами. В другом рассказе отец упоминал о двух «знаменитых» в соответствующих кругах охранниках на одном из приисков – «Ване большом» и «Ване маленьком», которые развлекались тем, что договаривались с заключенными о помощи в организации побега и даже продавали им (обменивали на утаенные золотые самородки) неисправные револьверы (с подпиленным бойком), а потом верхом на лошадях догоняли их в тайге, расстреливали, и, возвращаясь героями, получали благодарности и награды от начальства.

 

Наверное, нашему отцу ко всему этому было нелегко привыкнуть, однако каждодневные профессиональные проблемы, которые ему необходимо было решать, не оставляли времени на особые моральные переживания. Во время войны, особенно в ее начальный период, все материальные ресурсы предназначались исключительно для фронта. А промышленность, даже такая относительно привилегированная, как золотодобывающая, была лишена таких, казалось бы, абсолютно необходимых вещей, как бензин для автомобильного транспорта, резиновые покрышки, свечи зажигания и многое другое. В результате, инженерной службе треста «Енисейзолото» приходилось переоснащать грузовой автотранспорт газогенераторными установками, работающими на дровах, приваривать к колесным дискам упругие металлические скобы из рессорной стали вместо покрышек (ужасно гремели при езде, но зато служили на горных работах гораздо дольше резиновых покрышек) и даже организовали собственное производство кустарных свечей зажигания. Даже водометные движители для плоскодонных грузовых лодок, незаменимые в условиях транспортировки грузов по мелким горным рекам, были, наверно впервые в стране, разработаны и получили широкое применение в системе треста «Енисейзолото».

 

В Красноярске мы жили в хорошем доме, в отдельной двух- или трехкомнатной (точно не помню) квартире. Во дворе был сарай-коровник. Наша мама со смехом рассказывала, как она выбирала корову для нашей многодетной семьи. Во время войны в Сибирь из эвакуированных территорий было вывезено большое количество разнообразного скота и работникам треста предложили купить себе по корове. Когда мама приехала на огромный скотный двор, где содержались эвакуированные коровы, она первым делом выбрала самую большую корову, однако к ее конфузу, эта корова оказалась быком. Пришлось выбирать другую. За коровой, естественно, ухаживала и доила наша домработница («няня») по фамилии Ахонен — финка из эвакуированных ткачих Кренгольмской мануфактуры из эстонского города Нарва. В начале войны она находилась в Ленинграде, пережила все ужасы блокады и голода. Рассказывала нам, что им приходилось там после пожара продовольственных складов, собирать горелую землю с остатками муки и сахара, разводить ее в воде и после отстаивания употреблять в пищу. Наша семья, к счастью, избежала особых трудностей с пропитанием во время войны, однако, мне очень хорошо запомнился «божественный», как мне тогда показался, вкус груши, которую вынес во двор сын директора треста «Енисейзолото» Королева, проживавшего с нами в одном доме. Груша была поделена на маленькие кусочки для каждого из мальчишек нашего двора и торжественно съедена. Вкус помню до сих пор, хотя было мне тогда пять или шесть лет. Из воспоминаний того времени лучше всего сохранилось впечатление о лошади по имени «Милорд», которого запрягали летом в открытый экипаж на больших колесах со спицами, а зимой – в санки с покрывалом («полостью») из медвежьей шкуры. «Милорд» тоже был эвакуированным вороным английским рысаком и казался мне просто огромным и почему-то очень сердитым – может быть из-за строгого взгляда сверху большого черного глаза. В самом конце войны вместо служебной лошади отцу выделили открытый американский армейский джип фирмы Виллис. Вместо дверей у него сбоку были глубокие вырезы, и местные остряки прозвали эту машину «вывались» — очевидно, в нем нежелательно было ездить в нетрезвом виде. У этой машины был постоянный ключ зажигания. Однажды, когда наш шофер поднялся к нам в квартиру, мы с мальчишками залезли в машину — я, конечно, за руль и повернул ключ зажигания. Машина была с включенной передачей, она почему-то не завелась, но от стартера медленно поехала и свалила заборчик от полисадника. Мне здорово за это влетело, но зато и хорошо запомнилось. Очень хорошо помню расположенный недалеко от нашего дома полигон какого-то военного училища, где над забором был виден уменьшенный макет самолета, подвешенный на колесиках на наклонной проволоке. Когда он катился по проволоке, курсанты учились по нему стрелять. Было очень заманчиво забраться на полигон и посмотреть, что там такое. Закончилось это тем, что когда мы с мальчишками проникли все-таки на полигон и стали собирать стреляные гильзы, нас заметила охрана, все старшие мальчишки убежали, а я зацепился ватником (стеганая куртка на вате) за колючую проволоку и был изловлен. Как я был возвращен родителям и что мне было за это – почему-то не помню. Еще одно воспоминание связано с Енисеем, вернее с затоном, где располагались плоты из больших плавающих на воде бревен, с которых очень удобно было ловить пескарей, что мы и делали со старшим братом Олегом (ему в это время было уже 11 – 12 лет).В конце войны в 1944 – 1945 годах наша семья могла реально ощутить материальную помощь союзников, и — не только в виде американской свиной тушенки и сухого яичного порошка, которые выдавали работникам треста по карточкам. Интересно, что в народе тут же появилось мнение, что свиную тушенку американцы делают из морских свинок, а яичный порошок — из черепашьих яиц, так как «не может же быть у них так много свиней и кур»! Отец периодически получал в качестве премии такие удивительные вещи американского производства, как армейское кожаное пальто, в котором он ходил потом в течение многих лет, летный комбинезон на меху, наручные часы со светящимися цифрами и даже танковый радиоприемник со многими диапазонами — от 16 метров до длинных волн (что касается радиоприемника, то это – уже после окончания войны, так как во время войны иметь дома радиоприемник запрещалось). Меховому комбинезону мы (дети) придумали интересное применение. Комбинезон выворачивали наизнанку — наружу белым овчинным мехом, забирались вдвоем во внутрь – один ногами в рукава, а другой – в штанины, закрывали молнию на животе и получался белый медведь. Потом, правда, мама продала этот комбинезон за хорошие деньги. Вообще, наша мама всегда отличалась предприимчивостью и коммерческой жилкой. Так, перед отъездом из Красноярска в Москву она отдала нашу корову зарезать на мясо, и сама вместе с домработницей продавала мясо на рынке. Помню, как целый мешок смятых купюр был высыпан посреди комнаты, и потом мама долго раскладывала в пачки и пересчитывала полученную выручку за корову.

 

Хорошо сохранился в памяти день победы 9 мая 1945 года. По улице перед нашим домом шла бесконечная толпа народа. Все были очень возбуждены, народ радовался окончанию этой страшной войны, но военных в этой массе народа было немного, наверное, еще не было массовой демобилизации.

 

 Возвращение в Москву

 

Летом 1945 года отца вызвали в Москву, как мы понимали — для решения вопроса его нового трудоустройства. Перед ним была серьезная дилемма. Дело в том, что сразу после окончания войны в 1945 году вся золотая промышленность должна была быть переведена из Наркомата цветной металлургии в НКВД, а всем служащим надлежало получить воинское звание (как тогда говорили – «надеть погоны») со всеми вытекающими из этого последствиями. Отцу предлагали в этом случае достаточно высокий чин полковника, а также квартиру в Москве в только что построенном здании на Котельнической набережной реки Москвы (теперь это — одно крыло высотного здания в месте впадения реки Яузы в Москву-реку). Отцу очень не хотелось становиться военным, и тут ему было сделано новое предложение. Отца пригласил для разговора А.П. Александров – тогда просто профессор, позже – академик, один из руководителей проекта создания в нашей стране атомной промышленности и ядерного оружия, соратник Курчатова, ставший потом президентом Академии наук СССР. Распорядившись задвинуть темные шторы на окнах, Александров с таинственным видом достал из сейфа несколько кусочков какого-то тяжелого металла и, ударив их друг об друга, показал отцу, как при этом высекаются искры, подобно искрам от кремня зажигалки. На вопрос Александрова – «Как Вы думаете, что это такое?», отец, к удивлению Александрова, ответил, что «Это, вероятно, металлический уран». Отец, достаточно хорошо владея английским языком (в меньшей степени – немецким и французским), еще в предвоенные годы имел возможность следить за зарубежными публикациями в области металлургии цветных и редких металлов и знал об интересе ученых к урану, как потенциальному источнику энергии, после публикаций 1939 года Отто Гана и Лиз Мейтнер об открытии явления расщепления ядер урана под действием облучения нейтронами. Таким образом, получив назначение во вновь создаваемой атомной промышленности, отец стал одним из основателей урановой металлургии в нашей стране, работая сначала начальником отдела во втором главном управлении Министерства цветной металлургии (в 1946 году в СССР наркоматы переименовали в министерства), а с 1951 года – в НИИ-10, созданного тогда для геологической разведки урановых месторождений, разработки методов добычи и химической переработки урановых и редкоземельных руд. Позже НИИ-10 был переименован во ВНИИХТ (Всесоюзный научно-исследовательский институт химической технологии), а отец стал заместителем директора института по научной работе, где он и проработал практически до конца жизни. Последние годы – в качестве научного консультанта, и окончательно ушел на пенсию в возрасте около 80 лет.

 

По новому месту службы отец получил 3-х комнатную квартиру в Москве на Садовом кольце (на Земляном валу, называвшемся тогда улицей Чкалова), и наша семья могла возвращаться из эвакуации в Москву. Это произошло в конце 1945 года (в ноябре или начале декабря). Из Красноярска в Москву мы летели на самолете. Это был военно-транспортный Дуглас С-47 американского производства. Наша семья была единственными пассажирами на этом самолете – основную часть фюзеляжа самолета занимали какие-то ящики с оборудованием. В самолете не было отопления и пассажирских сидений (вместо них нам повесили несколько брезентовых гамаков для сидения), отсутствовала даже внутренняя обшивка самолета, и можно было видеть множество цветных проводов и каких-то трубок, идущих под потолком, так сказать, салона. Мама даже разогревала банки с замерзшей американской тушенкой и колбасным фаршем, размещая их на горячих трубках, по–видимому, системы охлаждения двигателей. Летели мы из Красноярска до Москвы три дня – с посадками и ночевками в Новосибирске и Свердловске (так тогда назывался город Екатеринбург на Урале). Первую посадку в Новосибирске наш самолет совершал ночью при очень плохой погоде — заходил на посадку много раз, но снова делал круг за кругом над аэродромом. Когда мы все-таки совершили посадку и разместились на ночлег в гостинице при аэропорте, то узнали по беготне и шуму за дверями нашего номера, что следующий за нами такой же транспортный самолет потерпел аварию при посадке и потом долго догорал на поле аэродрома. На следующий день говорили, что от этого самолета остались только кончики крыльев и хвостовое оперение. Потом нам сообщили из Красноярского аэропорта, что весь наш багаж, включая одежду, обувь и прочие домашние вещи, был отправлен этим транспортным самолетом и сгорел без остатка. Потеря домашних вещей в то время была практически невосполнимой, так как в магазинах не было ничего, а по карточкам можно было получить, например, только по одному предмету одежды в год на человека. Потом, правда, отец выяснил, что весь наш багаж благополучно остался в багажном отделении аэропорта, просто нашлись ловкачи, которые решили воспользоваться этой ситуацией и прикарманить наше барахло. Домашние вещи мы потом получили, но с мебелью (вернее с полным отсутствием таковой) была проблема. Выручила нас бабушка Раиса Федоровна (мамина мама), проживавшая тогда в городе Мичуринске (бывший Козлов) в собственном доме, в котором сохранилась еще кое-какая лишняя мебель от старых времен. Таким образом, в нашей квартире появились такие необычные для тех времен предметы мебели, как складной ломберный (для игры в карты) столик, мягкий стул с бронзовыми ножками в виде козлиных копыт, кабинетные кресла и диванчик из монолитного красного дерева в стиле французского мебельного мастера Жакоба и, так называемый, «музыкальный салон» Варшавской работы в составе двух туб для цветов, стола с фигурными ножками, дивана, двух кресел и нескольких мягких стульев. Последний гарнитур был подарен нашей бабушке Раисе Федоровне на свадьбу где-то в начале 20 века. Вся эта мебель в полной мере претерпела все исторические и бытовые коллизии, доставшиеся нашей стране в 20 веке. Мягкая обшивка была изодрана, ножки шатались, и вообще мебель была мало пригодной для использования. Выручил деревенский плотник из домоуправления. Мама где-то купила желтый бархат, который пошел на обивку мягкой мебели, а плотник кое-как укрепил шатающиеся ножки, подкрасили деревянные детали шеллачным спиртовым лаком – получилось вполне приемлемо, но, конечно, не реставрация. Потом, когда появилась возможность приобрести новую мебель, этот мебельный хлам родители перевезли на дачу, где он послужил еще несколько десятков лет. Кое-какие отдельные предметы еще сохранились у нашего сына Саши, а одна из цветочных тумб находится у нас до сих пор. С бабушкиным домом в Мичуринске связано еще одно воспоминание, послужившее основой для моего детского увлечения нумизматикой и вообще историей. Летом 1946 года наша семья выезжала в Мичуринск на каникулы. Жили мы в бабушкином доме. Однажды бабушка Раиса Федоровна попросила нас с Олегом (моим старшим братом) пересадить молодую яблоню в ее саду. Когда мы начали копать в саду яму для посадки яблони, то на некоторой глубине нам начали попадаться в земле оплавленные стеклянные осколки от старинных квадратных бутылок («штофов») и граненых рюмок, но наибольший интерес представляли, конечно, старинные русские медные монеты 18 века, относящиеся к периоду царствования от Петра I до Екатерины II. Накопали мы в пределах только одной небольшой ямы, наверное, около килограмма монет различного достоинства от деньги до 5 копеек. Монеты были в основном очень плохой сохранности – сильно окисленные и со следами пребывания в огне. Из чего мы предположили, что в конце 18 века на месте бабушкиного дома располагалось какое-то питейное заведение («кабак»), которое внезапно сгорело и погребло, таким образом, всю выручку под своими руинами. К нашему глубокому сожалению, бабушка не разрешила нам расширить площадь раскопок, так как боялась, что мы повредим корни соседних яблонь. Но все равно, даже ограничиваясь найденными монетами, было очень интересно очищать монеты от земли и окислов меди и пытаться прочитать надписи на монетах, устанавливая номинал монеты, год чеканки и инициалы царствующей особы. Так как среди найденных монет было очень много одинаковых экземпляров (« дубликатов»), которые можно было обменять на другие монеты, эти наши находки в бабушкином саду послужили основой для коллекции русских монет, которые я собирал потом многие годы. Часть этой коллекции (медные монеты) была потом подарена моему старшему внуку Валере, а серебряные монеты, включая копейки («чешуйки») от Ивана Грозного до Лжедмитрия и серебряные рубли, полтинники и более мелкие монеты от Елизаветы Петровны до Николая II, переданы на память моей дочери Алене и ее детям.

 

На фото №№ 62 — 68 можно увидеть, какими мы были в это время.

 

Летние каникулы в течение трех лет (1947-1949 г.г.) мы с братом Олегом проводили в пионерских лагерях на Рижском взморье – в городках Майори, Булдури и Саулкрасты. Это было интересное время сразу после окончания войны. Как известно, в течение нескольких лет после войны в Прибалтике (в Эстонии, Латвии и Литве) продолжалось вооруженное сопротивление советской власти со стороны, так называемых, «лесных братьев» — партизан, скрывавшихся в лесах. Поэтому по ночам наши пионерские лагери имели военизированную охрану. Однако в дневное время мы могли свободно выходить в город и покупать что-либо в местных магазинах. Больше всего мне запомнился лимонад, который продавался в стеклянных бутылках с откидывающимися фарфоровыми пробками на проволочных шарнирах. Такое можно было увидеть только в Прибалтике! А еще мы с Олегом ходили вдоль пляжа к местным рыбакам и покупали копченых угрей – необыкновенно вкусных! Из других достопримечательностей этих мест (и этого времени) можно отметить обилие всякого вида оружия и другого военного снаряжения, которые можно было найти вокруг и даже на территории лагерей. Не помню точно, в каком из вышеназванных городков, сразу позади ограды лагеря проходила линия пригородной железной дороги (в то время не функционировавшая из-за разрушенных мостов через многочисленные речки), на путях которой стоял сгоревший танк, а вокруг располагались целые штабели противотанковых мин (наверное, с удаленными взрывателями). Так что мест для детских игр было предостаточно! Перед возвращением в Москву персоналом лагеря проводился тщательный досмотр всех чемоданов и сумок с вещами на предмет изъятия оружия и взрывоопасных предметов, однако, каким-то образом нам с Олегом удалось провести два немецких автомата (наверное, неисправных), которые наша мама тут же отнесла на помойку, от греха подальше.

 

 

Фото № 62. Отец с детьми – я (стою сзади), Кирилл (сидит на шее у отца) и Наташа в 1947 году.

 

Фото № 63. Справа – налево: Олег, я, Кирилл и Наташа примерно в 1948 году. Сидим на диванчике из бабушкиного комплекта мебели музыкального салона.

 

Фото № 64. Олег, я и Кирилл в 1947 году

 

Фото № 65. Я и Кирилл в 1947 году.

 

Фото №66. Я с отцом в 1947 году.

 

Фото № 67. Это опять я в 1947 году.

 

Фото № 68. Мы с Кириллом в Крыму примерно в 1954 году.

 

 

С оружием, хотя и совсем другого происхождения, связан еще один эпизод нашего детства. Во дворе нашего дома на улице Чкалова (Земляной вал) находился старинный двухэтажный дом с мезонином, который явно был до революции особняком каких-то состоятельных людей, а в наше время был превращен в трущобу с жутко перенаселенными коммунальными квартирами. Нам с мальчишками иногда удавалось проникнуть на чердак этого дома, где среди всякого пыльного хлама можно было найти что-нибудь интересное – иногда это была маленькая статуэтка или старинная чашка с отбитой ручкой, но однажды я нашел, отодвинув какой-то тяжелый сундук, завернутый в промасленную тряпку настоящий пистолет, хотя и без патронов. Судя по клеймам, выгравированным на стволе и обнажаемым после взведения затвора, это был Браунинг бельгийского производства. На внешней поверхности пистолета с одной стороны были небольшие следы коррозии, но в остальном он был полностью исправен и имел пустую обойму для патронов в рукоятке. Прекрасно понимая, что обладание огнестрельным оружием в нашей стране в то время считалось тяжелым преступлением, я не очень распространялся о своей находке и показал его только дома. Это была очень интересная игрушка! Однако в детстве очень хочется иногда похвастаться перед друзьями чем-то необычным, и я рассказал кому-то из школьных друзей о своей находке. И чтобы не выглядеть пустым болтуном, я на следующий день принес этот пистолет в школу и показал его на перемене сомневающимся друзьям. Пистолет был довольно большим и тяжелым, и чтобы не таскать его на перемене между уроками в кармане брюк, я положил его в портфель и оставил в ящике парты. После перемены, когда все вернулись в класс, я обнаружил, что пистолет пропал. Друзья, которым я показывал пистолет, конечно от всего отказывались. Я был тогда очень расстроен, но позже конечно понял, что вся эта история с пистолетом окончилась весьма благополучно для меня и всей нашей семьи.

 

Все это были, конечно, малозначительные детские приключения, однако не следует забывать, что происходили они в один из самых мрачных периодов истории нашей страны. После окончания второй мировой войны, когда миллионы наших солдат смогли увидеть, как на самом деле живут люди в других странах (и это несмотря на послевоенную разруху), коммунистические правители нашей страны (и, конечно, сам Сталин) решили в очередной раз «закрутить гайки» и показать народу «кто в доме хозяин». Возобновились очередные фальсифицированные судебные процессы – «Ленинградское дело», когда по приговору закрытого судебного процесса были расстреляны в полном составе все высшие партийные и государственные руководители Ленинграда, а также председатель Госплана В.А. Вознесенский и десятки руководящих деятелей в других регионах страны. Набирала обороты антисемитская кампания по «разоблачению убийц в белых халатах» («Дело врачей»). И даже в такой, казалось бы, совершенно не политической сфере, как биологическая наука, был проведен форменный погром «буржуазной лженауки»- генетики с соответствующими арестами и увольнениями с работы ученых-биологов. Эта вакханалия не прошла мимо и моего отца. Где-то в 1948 году отца «пригласили для беседы» сотрудники МГБ (Министерства государственной безопасности). Там ему были зачитаны выдержки из его секретного досье (так называемого, «личного дела», которое заводилось органами госбезопасности на каждого гражданина нашей Любимой Родины), в котором были записаны все его неосторожные разговоры с друзьями и знакомыми, начиная со студенческой скамьи. Когда на вопрос – знаком ли он с таким-то?, отец ответил, что не очень хорошо помнит этого человека, следователь заявил, что, наверное, отец был близким приятелем с этим человеком, раз они вели такие откровенные разговоры. Дело, мол, в том, что этот человек оказался «врагом народа» и понес заслуженное наказание, а вина отца в том, что он не донес на него в свое время. После напутственных слов о том, чтобы он вел себя подобающим образом и никому не рассказывал о состоявшемся разговоре, отца отпустили. По возвращении домой в весьма подавленном настроении, отец все-таки рассказал матери о состоявшемся разговоре с эмгебешниками и сказал, что ему, наверное, лучше покончить жизнь самоубийством, пока его не арестовали, а семью не выбросили на улицу из недавно полученной квартиры в Москве. Мама сумела отговорить отца от его ужасного намерения в надежде, что все обойдется без последствий. И действительно, больше отца по этому поводу никуда не вызывали и эта история не имела, как ни странно, обычного для того времени продолжения. Скорее всего, сыграло положительную роль то обстоятельство, что отец выполнял важную работу в руководстве атомной промышленности – любимом детище Берии, официальным шефом которой он являлся в это время.

 

 

Фото № 69. В начале 1950 годов в нашей стране была введена форма и «табель о рангах» для всех государственных служащих, студентов и многих других категорий “Homo Soveticus”. Здесь – отец в форме Горного инженера IV ранга.

 

В дальнейшие годы судьба и профессиональная карьера моего отца складывались вполне успешно. Он стал доктором технических наук, научным руководителем ведущего научно-исследовательского института по геологической разведке, добыче и переработке урановых руд в системе атомной промышленности (ВНИИХТ), стал Лауреатом Государственной премии СССР, был удостоен высших правительственных наград СССР, включая орден Ленина и др. В 1956 году в составе делегации специалистов от якобы Министерства химической промышленности побывал в служебной командировке во Франции с целью посещения предприятий по добыче калийных солей в Эльзасе. На самом деле вся эта делегация состояла из специалистов Министерства среднего машиностроения ( как тогда называлось ведомство, управлявшее атомной промышленностью СССР) и интересовала их совсем не добыча калийных солей, а попутное извлечение содержавшихся в калийных солях Эльзаса соединений урана (фото №№ 70 – 73 ).

 

Фото № 70. Отец на Эйфелевой башне в 1956 году.

 

   

Фото № 71. Отец где-то на Лазурном берегу Франции в 1956 году.

 

Фото № 72. Отец вместе с другими членами делегации в Булонском лесу в Париже в 1956 году рядом с симпатичной француженкой с ребенком.

 

Фото № 73. Отец с другими членами делегации на калийном руднике в Эльзасе (Франция) в 1956 году.

 

 

Однако вся эта конспирация, естественно, оказалась шита белыми нитками. Как рассказывал потом отец, к их делегации во Франции был приставлен в качестве гида и переводчика некто Вадим Маляр — из семьи русских эмигрантов, с которым отцу пришлось встретиться спустя два года в Египте, куда отец был командирован от СССР в качестве эксперта МАГАТЭ (Международного агентства по мирному использованию атомной энергии) для оценки перспектив добычи урана из фосфоритных руд, имевшихся в Египте. Одновременно с отцом в качестве эксперта от США был направлен и американский специалист. Интересно, что оба эксперта по урановым рудам от СССР и от США перед отъездом в Египет получили инструкции от вышестоящих инстанций признать египетские месторождения бесперспективными с точки зрения извлечения урана, независимо от реального состояния дел. В этом интересы СССР и США совпадали – не дать диктаторскому режиму Насера в Египте возможности создания своей атомной промышленности и, соответственно, ядерного оружия. Так вот, при несколько неожиданной встрече отца с этим Вадимом Маляром, который представлял теперь уже МАГАТЭ, этот «переводчик» с довольно ехидной улыбкой заметил, что поражен, насколько универсальные специалисты имеются в СССР – в равной степени и по калийным солям и по урану. Оставалось только сделать вывод, что ЦРУ не дремлет.

 

На следующих снимках (фото №№ 74 – 77) отец в Египте в 1958 году.

 

На фото № 78 – 80 отец в Индии в составе правительственной делегации во главе с министром Емельяновым В.С.

  

 

 

Фото № 74. Отец среди египетских инженеров в 1958 году.

 

Фото № 75. Это, естественно, тоже Египет. 1958 год.

 

Фото № 76. И это тоже Египет. Асуанская плотина. 1958 год.

 

Фото № 77. Тоже что-то напоминает. 1958 год.

 

Фото № 78. Отец (сидит справа), министр Емельянов В.С. (сидит в центре) и академик Лейпунский А.И.(сидит слева) в Индии в 1959 году.

 

Фото № 79. Отец в Индии в 1959 году.

 

Фото № 80. Отец в Индии в 1959 году.

 

 

Школа и институт

В 1947 году я пошел учиться в школу № 330, которая находилась в соседнем с нашим домом Большом Казенном переулке (фото № 81). В этой же школе учились мои братья Олег и Кирилл и сестра Наталия. Интересна история этой школы. Вот что можно найти про нашу школу в Интернете:

 

Фото № 81. Наша школа №330 в Большом Казенном переулке в Москве.

 

Интересна история этой школы. Вот что можно найти про нашу школу в Интернете:

«После завершившейся миром Русско-турецкой войны конца XIX века в России осталось много детей-сирот. Для девочек, лишившихся отцов, был открыт пансионат в старинном доме Екатерининских времен на улице Маросейка. В 1884 году гимназии-пансиону было присвоено имя Елизаветинской (по имени Великой княгини – «высочайшей» Попечительницы гимназии). В начале ХХ века в гимназии помимо 70 пансионерок «Дома воспитания» в восьми классах обучалось большое число девушек, живших в семьях. Елизаветинская гимназия содержалась на благотворительные средства. Одним из источников денежных поступлений были многочисленные благотворительные концерты композиторов А.Г. Рубинштейна и П.И. Чайковского.

«Обществом поощрения трудолюбия» под проценты у различных организаций были заняты деньги, и в Большом Казенном переулке у домовладелицы Лазаревой был куплен земельный участок под строительство здания гимназии за 350 тыс. рублей. Для разработки проекта здания и руководства строительством был приглашен архитектор Иван Иванович Рерберг (1869 – 1932г.г.), будущий Заслуженный деятель науки и техники РСФСР, автор и строитель Киевского вокзала в Москве, здания Центрального телеграфа и др.

 Менее чем за год было сооружено специальное 4-этажное здание с фасадом в классическом стиле (объем здания свяше 330 тыс. куб.м.) с кухней, кладовыми, столовой, квартирами для администрации и обслуживающего персонала, Домовой церковью (церковь Праведной Елизаветы).

Среди учащихся в разное время в нашей школе учились:

КЕЛДЫШ Л.В. – академик АН СССР; СОКОЛОВ В.П. — академик АН СССР; МАРЕЦКАЯ В.П. – Народная артистка СССР; МИЛИЦА КОРИУС – американская артистка, исполнительница главной роли в фильме 30-х годов «Большой вальс»; ОШАНИН Л.И. –известный поэт; МАРОВ М.Я. – академик РАН, лауреат Ленинской премии; НИКОЛЬСКИЙ Н.С. – писатель, Герой Советского Союза; ОЙСТРАХ И.Д. – скрипач; ЛЕВЕНТАЛЬ В.Я. – Заслуженный художник РСФСР, художник Большого театра; МИХАЙЛОВ А.М. – Заслуженный деятель искусств РСФСР; ГЕОРГИЕВ В.М. – кинорежиссер; БУЛДАКОВ И. — Олимпийский чемпион по гребле 1956 года; СТЕПАНОВ О. – Олимпийский чемпион по дзю-до в 70-е годы; ПЕЧНИКОВ Г.М. – главный режиссер ЦДТ; ЛЮДМИРСКИЙ А.Б. – генерал-майор, инженер; ЧКАЛОВ И.В. – полковник; ЗАВАДСКИЙ Е.Ю. – режиссер театра им. Моссовета; ЯКУБОВИЧ Л.А. –телеведущий программы «Поле чудес» и многие, многие другие».

 

Фото № 82. Я (стою крайним справа в третьем ряду) со своим классом и учителями в 1957 году.

 

Таким образом, я оказался в неплохой компании. Учился в школе я достаточно успешно – особенно по естественным предметам – математике, физике, химии, биологии и английскому языку. Начиная с восьмого класса, я стал посещать дополнительные занятия и курсы по математике и физике, которые проводились в Большой аудитории Политехнического музея, а также на физическом факультете МГУ на Воробьевых горах. Занятия проводились иногда поздно вечером, ближайшая к МГУ станция метро была тогда Калужская (теперь Октябрьская), и оттуда нужно было еще ехать до МГУ на обычно переполненном автобусе, и возвращался я домой после этих занятий около одиннадцати часов вечера. Я тогда еще не решил окончательно, в какой институт буду поступать после окончания школы. В 1956 году, когда я учился еще в 9 классе, в популярном журнале «Техника молодежи» впервые в СССР была опубликована статья об открытии английскими учеными Уотсоном и Криком в 1953 году спиральной структуры ДНК и механизма ее репликации, как материальной основы генной теории наследственности. Необходимо пояснить, что эта публикация произвела достаточно заметный эффект, поскольку после организованного Лысенко и поддержанного высшим партийным и государственным руководством СССР настоящего погрома генетики на сессии ВАСХНИЛ в 1948 году, всякое упоминание о генной основе наследственности приравнивалось к контрреволюции, а сторонники этой теории подлежали немедленному увольнению и даже аресту, если они упорствовали в «своих заблуждениях». Однако в 1956 году начинался период, так называемой, «оттепели» в политике, связанный с приходом к власти Хрущева, что и сделало возможным появление ранее крамольной информации. Меня почему-то крайне заинтересовала эта тема, и я даже сделал доклад в классе на уроке биологии по материалам публикации в «Технике молодежи». Тогда же мне удалось ознакомиться с полузакрытым изданием «Стенографического отчета о сессии ВАСХНИЛ 1948 года». Эта увесистая книга была у моего приятеля Леньки Сердия – его отец был сотрудником секретариата Академии Наук и получил это издание на вполне легальном основании. Какое это было увлекательное чтение! В течение нескольких первых дней сессии ВАСХНИЛ (Академии сельскохозяйственных наук) все настоящие ученые-генетики, включая таких известных, как академики Шмальгаузен, Жуковский, Жебрак и другие, пытались вести дискуссию со сторонниками Лысенко, используя научные аргументы, однако, были вынуждены убедиться в том, что невозможно вести никакие рациональные споры с оппонентами, вся аргументация которых сводится к схоластическим ссылкам на цитаты из писаний вождей и приближенных к власти авантюристов типа Лысенко или полуграмотных самоучек типа Мичурина, придерживавшихся самых нелепых средневековых понятий о механизме наследственности. Самым интересным был финал этого наукообразного представления — когда в газете «Правда была опубликована статья главного идеолога коммунистической партии Жданова, в которой единственно правильными были признаны взгляды Лысенко и его сторонников, а генетика была названа буржуазной лженаукой, подлежащей полному искоренению. После этого большинство участников сессии ВАСХНИЛ, позволявших себе высказывать какие-либо критические замечания в адрес Лысенко, вдруг дружно попросились снова на трибуну сессии и все как один заявили, что в ходе состоявшейся научной дискуссии, а не в связи с опубликованной статьей Жданова, они поняли всю ошибочность их прежних представлений и полностью признают правильность передовой советской биологической науки во главе с товарищем Лысенко. Только некоторые наиболее упорные генетики вроде Шмальгаузена не стали выступать с покаянием, за что поплатились должностями, а некоторые — и свободой. Интересно, что сын академика Шмальгаузена Игорь учился в школе №330 в одном классе и дружил с моим старшим братом Олегом (мир действительно тесен!), поэтому сведения о дальнейшей судьбе академика стали известны, как говорится из первых рук, — вместо директора Института эволюционной морфологии АН СССР и заведующего кафедрой на биофаке МГУ он стал старшим научным сотрудником Зоологического института АН СССР. Все это я рассказываю, может быть излишне подробно, но мне хочется объяснить мой тогдашний интерес к биологической науке вообще и к генетике – в частности. Тогда я решил после окончания школы поступать на биологический факультет МГУ и получить специальность биофизика, чтобы заниматься в дальнейшем молекулярной биологией и генетикой. Но – «человек предполагает, а бог – располагает»! В то время у меня была знакомая девочка, которая училась в школе на один класс старше меня и поступила в МГУ на биофак в 1956 году – так, что я мог заранее получать информацию об учебе в этом заведении. И я узнал поразительные вещи! Среди преподавателей МГУ по общебиологическим дисциплинам присутствовали тогда как сторонники классической генетики, уцелевшие после лысенковского погрома в 1948 – 1955 годах, так и представители «передовой советской мичуринско-лысенковской биологической науки», для которых слова – «генетика, молекулярная биология», а тем более – «хромосомы или гены» были как красная тряпка для быка. Поэтому на экзаменах по этим предметам студентам нужно было заранее выяснить, каких взглядов придерживается тот или иной преподаватель, и в соответствии с этим, излагать им диаметрально противоположные представления по существу вопроса. Тогда я подумал, что такие игры – не для меня! В результате – в 1957 году после окончания школы (фото № 82) я поступил на учебу в МИФИ (Московский инженерно-физический институт), который располагался тогда на улице Кирова (Мясницкой улице) в здании бывшего ВХУТЕМАСа, где когда-то училась моя мама. «Замкнулась связь времен»! При поступлении в МИФИ нужно было решить, на каком факультете я хочу учиться – ТЭФ (теоретической и экспериментальной физики), ФЭ (физико-энергетическом) или ЭВТ (электроники и вычислительной техники). Для того чтобы стать физиком-теоретиком, у меня было недостаточно завышенное самомнение, электроника и вычислительная техника мне казались чем-то скучным, в итоге я поступил на физико-энергетический факультет, не имея достаточно информации о конкретной будущей специальности. Нужно понимать, что в те времена все, что было связано с ядерной физикой, находилось под покровом секретности. Как выяснилось позже, физико-энергетический факультет готовил специалистов по ядерным реакторам, включая энергетические установки для атомных подводных лодок и атомных электростанций, а также — реакторов по производству оружейного плутония. Все это – наиболее вредные и опасные производства, предъявляющие повышенные требования к состоянию здоровья персонала. В связи с этим на физико-энергетический факультет принимали только мужчин. Поэтому, когда на втором году учебы при прохождении специального медицинского обследования у меня были обнаружены какие-то проблемы со свертываемостью крови, передо мной встала дилемма – либо переводиться на другой факультет, либо переходить в другой институт. На фото № 83 я изображен со студентами моей группы МИФИ во время нахождения «на целине» вместо летних каникул в 1958 году. Кто не знает что это такое, объясняю — это было еще одно изобретение советской власти. В связи с перманентным дефицитом продовольствия в СССР тогдашний наш вождь Хрущев придумал, что проблему можно решить путем введения в хозяйственный оборот целинных (т.е. никогда не паханных ) и практически безлюдных земель в Казахстане и в Западной Сибири. Поэтому все студенты в нашей стране должны были отработать в летний период два месяца на уборке урожая в колхозах «на целине».

 

 

 

 Фото № 83. Я (справа в первом ряду) среди студентов МИФИ «на целине» в 1958 году.

 

 

Фото № 84. Я с Мишкой Сальниковым и другими участниками восхождения на ближайшую высоту во время прохождения студенческой производственной практики на вольфрамовом руднике в поселке Майхура (Таджикистан, Глвный Гиссарский хребет) в 1963 году. Необходимые пояснения: поселок (это с десяток домиков боксового типа) и обогатительная фабрика (видны в центре снимка) расположены на высоте 4200 над уровнем моря. Мы – на ближайшей вершине высотой около 5000 метров. Видны также внизу – горная речка Майхура и не растаявший в середине июля снежник.

.

Фото № 85. Мы на самой вершине установили красный флаг.

 

Фото № 86. А это мы с Сальниковым по пути к вершине рассматриваем какой-то интересный камень.

 

Итак, я выбрал для перехода Московский институт цветных металлов и золота (после 1962 года – факультет редких и радиоактивных металлов Московского института стали и сплавов — МИСИС), тем более что я имел некоторое представление о будущей специальности, так как в этом институте ранее учился мой старший брат Олег и читал лекции мой отец. Сначала я очень переживал по поводу вынужденного перехода из весьма престижного института, каким был в то время МИФИ, в достаточно ординарное учебное заведение, однако впоследствии я понял, что сделал правильный ход. Во-первых, учиться в МИСИС было гораздо легче. На последних курсах я учился практически только на «отлично», стал председателем студенческого научного общества при МИСИС, получил рекомендацию Ученого совета МИСИС на поступление и поступил в аспирантуру сразу после окончания института. Во-вторых, как мне стало известно спустя несколько лет, судьба многих моих сокурсников после окончания МИФИ сложилась не очень благополучно. Один из них — Анатолий Матвеев, который потом даже работал некоторое время у меня в лаборатории уже в Зеленограде, получил распределение на работу после окончания института на плутониевое производство в закрытом городке под Красноярском. Там он женился, но родившийся у него ребенок вскоре умер от лейкемии, родители жены обвинили его в том, что ребенок умер из-за того, что он получил радиационное облучение на работе. В результате, Анатолий развелся с женой, уволился с работы после отработки обязательного срока по распределению, вернулся в Москву и нашел новое место работы в Зеленограде. Однако морально оно был сломлен, стал пить, попал на некоторое время в психиатрическую больницу, потом я его встречал в Зеленограде, когда он работал дворником и косил газоны. Дальнейшая его судьба мне не известна, но очевидно, что она – печальна. Однако вернемся к моим делам.

 

Знакомство с Галей, женитьба и переезд в Зеленоград.

 

Лето наша семья обычно проводила на даче в Видном недалеко от Москвы (фото № 87). На фото № 88 — 89 изображена наша дача в период окончания строительства в 1953 году. В том же году отец приобрел автомобиль «Победа» (фото №90), на котором наша семья потом выезжали летом в Прибалтику и на юг в Крым или за грибами в ближнее Подмосковье. На этой машине я получил первые навыки вождения задолго до получения водительских прав. Однако для отца практика вождения автомобиля оказалась не совсем благополучной. В 1956 году при возвращении всей нашей семьи из Крыма в Москву в районе Мелитополя отец не сумел разъехаться со встречным грузовиком и врезался в его заднее колесо. У нашей машины были повреждены крыло и подвеска переднего левого колеса, ремонт которых на месте занял три дня, но никто из нас тогда не пострадал. Еще одну аварию отцу с матерью пришлось пережить в 1959 году также при возвращении в Москву из Крыма. На этот раз отец совершил лобовое столкновение с «Москвичем-401» на встречной полосе дороги при обгоне грузовика с прицепом. Последствия этой аварии были более тяжелыми – у отца были переломы грудной клетки и нижней челюсти, мама не пострадала, так как сидела на заднем сиденье. После этого отец больше никогда не садился за руль.

 

Я начал было рассказывать о знакомстве с моей будущей женой в Видном. Первое наше знакомство состоялось в 1960 году на пляже Видновского пруда. Галя была с подругой Люсей Соколовой, а я — с моим приятелем Сергеем Павловым. Потом мы даже отмечали вместе какие-то праздники, но Галя со своей подружкой тогда сбежали от нас, «по-английски» не прощаясь. На следующий год (в 1961 году) я собирался летом поехать на юг с друзьями. У меня были уже куплены билеты на самолет, но накануне я решил съездить на дачу в Видное вместе с моим приятелем Сашкой Солодарем. Там мы решили сходить в кино в местном Дворце культуры. Это стало ключевым моментом в нашей дальнейшей жизни! Когда мы с приятелем подходили к входу в кинотеатр, я услышал, что кто-то меня зовет: «Саша, Саша!». Я оборачиваюсь, но никого не узнаю. Продолжаю движение и снова слышу: «Саша, Саша!». Тут только я разглядел двух симпатичных девиц, которые мне показались знакомыми. Одна из них и была Галя. В результате вместо кино мы отправились гулять по Видному. Дальше последовали встречи в Москве, мой отказ от поездки на юг, и, наконец, еще две недели спустя, мы с Галей подали заявление в ЗАГС о регистрации брака. Вот так спонтанно была создана наша семья – не обернись я тогда во второй раз, ничего могло и не случиться! Не было бы тогда ни наших детей, ни наших внуков! Но все хорошо, что хорошо кончается!

 

 

Фото № 87. Дача в Видном на этапе завершения строительства в 1953 году. Справа видна наша «Победа».

 

Фото № 88. Мы (я, Наташа и Кирилл) с мамой и шофером около нашей «Победы». 1953 год.

 

Фото № 89. На даче в Видном в 1955 году. На снимке (слева на право): сестра Наташа, дед Владимир Александрович Невский, мама Невская Нина Кузьминична, я и брат Кирилл.

 

Фото № 90. На даче в Видном в 1962 году. Слева направо: я, Галя (беременная Сашей), мама Нина Кузьминична, бабушка Раиса Федоровна, Наташа – дочь деда Владимира Александровича Невского (т.е. моя сводная тетя), далее – муж Нади (еще одной дочери Владимира Александровича), Наташа – моя младшая сестра, Надя, Владимир Александрович Невский (мой дед), наконец – мой отец Невский Борис Владимирович со старшим внуком Кириллом (сыном моего брата Олега) на руках.

 

 

Итак, 16 сентября 1961 года мы с Галей, как говорится, «расписались» в районном отделении ЗАГС,а (фото № 91 и 92). Свадьбу отмечали скромно в квартире родителей на Земляном валу. Потом мы некоторое время прожили в родительской квартире, но крутой характер моей мамы вынудил нас переехать к Галиным родителям на Малой Ордынке, где мы тоже прожили не очень долго, так как Галин отчим Александр Ильич вскоре получил квартиру в Новых Черемушках (тогда это была самая окраина Москвы). Поскольку квартиру давали без учета моего права на жилую площадь как члена семьи, то квартира была соответствующая, типичная «хрещёвка» с двумя смежными комнатами, где жить двум семьям не представлялось возможным. Через год мы разменяли эту квартиру: родители Гали переехали в однокомнатную «хрущёвку» в тех же Новых Черёмушках, а мы с Галей — в комнату коммунальной квартире в Харитоньевском Переулке (угол Садовой-Черногрязской улицы).

 

 

Фото № 91. Торжественный момент регистрации брака в 1961 году.

 

Фото № 92. Шампанское после регистрации брака.

 

В 1962 году у нас родился первый ребенок, которого мы не очень оригинально назвали Александром. Тогда мы с Галей оба еще учились в институтах. Жить только на одну стипендию было невозможно, и я начал подрабатывать переводами научных статей и сбором данных по физико-химическим и термодинамическим характеристикам различных минералов и химических соединений для многотомного издания справочника по этой тематике, издаваемого МИСИС под редакцией профессора Крестовникова. В связи с этой работой мне приходилось многие часы проводить в библиотеках (в Ленинской и Центральной научно-технической), где я искал по каталогам публикации результатов соответствующих отечественных и зарубежных исследований, делать выписки данных и передавать их Крестовникову. На фото № 93 я изображен вместе с двумя сокурсниками на отдыхе во время производственной практики в Вишневогорске на Южном Урале.

 

Фото № 93. Я вместе с двумя сокурсниками на отдыхе во время производственной практики в Вишневогорске на Южном Урале в 1962 году.

 

В 1964 году я закончил институт и, по рекомендации Ученого Совета института, поступил в аспирантуру. Тогда передо мной встала проблема выбора темы диссертационной работы. Так получилось, что я фактически выполнил две диссертационных работы на соискание ученой степени кандидата технических наук. Первая работа была посвящена исследованию флотационных свойств гентгельвина – достаточно редкого минерала, содержащего бериллий, большое месторождение которого было незадолго до этого открыто на Украине. Бериллий – легкий металл, применяемый в качестве конструкционного материала в атомной промышленности, благодаря малому сечению захвата нейтронов, а также в сплавах с медью (бериллиевая бронза) и в виде оксида – в бериллиевой керамике, обладающей высокой теплопроводностью и применяемой для изготовления подложки корпусов мощных полупроводниковых приборов. Эту тему мне предложили на кафедре обогащения полезных ископаемых факультета редких и радиоактивных металлов МИСИС в качестве дипломной работы. С этой задачей я, по-видимому, справился не плохо – на конкурсах различного уровня лучших научно-исследовательских студенческих работ моя дипломная работа была отмечена несколькими грамотами и дипломами, включая конкурс Министерства высшего и среднего специального образования СССР (фото № 94). Естественно было бы мне продолжить эту работу как диссертационную в период аспирантуры. Однако руководство кафедры решило передать эту тематику одному из руководителей горно-металлургического предприятия на Дальнем Востоке, командированного на кафедру для защиты кандидатской диссертации. Этот Вася (фамилию я не запомнил), хотя и являлся, кажется, главным инженером, не был слишком образованным, и мне приходилось долго объяснять ему, например, что такое электрокинетический дзета-потенциал и как он влияет на адсорбцию гетерогенных молекул коллектора. В скором времени Вася успешно защитил диссертацию, списанную с моей дипломной работы, а мне пришлось искать новую тему диссертационной работы, которую мне необходимо было выполнить и защитить за три года аспирантуры, не имея никакого задела. И здесь мне помог отец – он подсказал мне идею применения флотации для выделения ионообменных смол, вводимых в гидрометаллургические пульпы с целью селективного извлечения полезных компонентов – редких металлов при их низком содержании в исходном сырье. По этой тематике было очень мало публикаций – одна в Японии (на японском языке!) и одна в Румынии. Тогда не существовало Интернета и мне пришлось заказывать оттиски статей этих авторов в Центральной политехнической библиотеке и разбираться с их содержанием. Мне пришлось самому сооружать на кафедре лабораторные установки для исследования процессов сорбции урана и меди с применением ионообменных смол отечественного и зарубежного производства и проводить множество экспериментов по флотации частиц ионообменных смол из растворов и пульп (фото №95).

 

Фото № 94. Грамота Министерства высшего и среднего специального образования СССР за лучшую студенческую научную работу.

 

Так или иначе, за три года аспирантуры я разработал программу исследований, выполнил все необходимые экспериментальные работы, теоретически обосновал и опубликовал их результаты, написал отчет по диссертационной работе, подготовил все демонстрационные материалы и успешно защитил диссертацию на Ученом Совете МИСИС в июле 1967 года. Кстати, официальным оппонентом на защите кандидатской диссертации у меня был академик Ласкорин Борис Николаевич — известный ученый в области гидрометаллургии, работавший тогда во ВНИИХТ,е, где мой отец был заместителем директора института по научной работе. Ласкорин высоко оценил мою диссертационную работу и даже предложил мне создать и возглавить во ВНИИХТ,е отдельную лабораторию по разработке практической технологии флотации ионообменных смол из пульп. Но отец был против этого – он считал не удобным мое поступление на работу в его институт. Тогда же в МИСИС,е мне сделали еще одно заманчивое предложение — поехать на годичную стажировку во Францию в Сорбонну в рамках программы межуниверситетского обмена аспирантами. Я даже прошел тогда отборочную комиссию Министерства высшего и среднего специального образования СССР, возглавляемую тогдашним ректором МГУ академиком Петровским, на которой была утверждена программа стажировки, предусматривавшая продолжение исследований по тематике моей диссертации в Сорбоннской лаборатории, руководимой профессором Морисом Рэем (Надо же, до сих пор помню это имя!). Однако из этого ничего не получилось. Причина была самая банальная – нам негде было жить! Как я писал выше, разменяв квартиру Галиных родителей, мы с Галей и маленьким Сашей переехали в одну комнату в жуткой коммунальной квартире на Садовой-Черногрязской улице (Харитоньевский переулок) с общей кухней и уборной, но без ванной. К тому же, в 1965 году у нас родился второй ребенок – Аленка. Поэтому в июле 1967 году, после защиты кандидатской диссертации, я поступил на работу в НИИ Точной Технологии (НИИТТ) с опытным заводом «Ангстрем» в Зеленограде, где мне как перспективному и многодетному специалисту дали сразу четырехкомнатную квартиру, в которую мы вскоре и въехали в ноябре 1967 года, и в которой мы с Галей и живем до сих пор.

 

 

Фото № 95. Я в лаборатории Института стали и сплавов во время обучения в аспирантуре в 1965 году.

 

 

Кроме прочего, была и другая важная причина отказаться от Сорбонны. Дело в том, что Галя в то время заканчивала последний курс института и я оставался с двумя маленькими детьми, когда она уходила на занятия. Если бы я уехал в Париж, Гале пришлось бы бросить учёбу.

Поступал я в НИИТТ в качестве младшего научного сотрудника, но уже через год я стал начальником лаборатории, а еще через один год – был назначен начальником отдела. На фото № 96 я отвечаю на вопросы тогдашнего Министра электронной промышленности А.И. Шокина.

 

 

 

Фото № 96. Я отвечаю на вопросы тогдашнего Министра электронной промышленности А.И. Шокина (третий справа) в присутствии его многочисленной свиты.

 

 

В 1980 году я был командирован в Болгарию в Институт микроэлектроники в Софии вместе с еще одним сотрудником лаборатории Н.С. Никитиным для приемки и обучения наладке и обслуживанию новейшей американской установки проекционной фотолитографии модели DSW 4800. Эту работу нам пришлось выполнять в несколько необычных обстоятельствах. Дело в том, что согласно американскому законодательству того времени, новейшее оборудование для микроэлектроники попадало под запрет (эмбарго) экспорта в СССР. Как я уже выяснил на месте, для приобретения этого запретного оборудования соответствующие службы нашего КГБ выстроили целую сеть подставных фирм – сначала в Канаде, затем канадская фирма «обанкротилась», неиспользованное оборудование было продано такой же подставной фирме в Испании, там с испанской фирмой произошло то же самое, и, наконец, эта установка оказалась в Болгарии, где специалистами компании — изготовителя и осуществлялись запуск, наладка и приемо-сдаточные испытания установки якобы для Болгарии. При всем при этом нам с коллегой присутствовать категорически запрещалось. Целый день нам нужно было сидеть на 4 этаже института в помещении тамошнего парткома, читать техническую документацию и ждать, периодически выглядывая в окно, когда отъедет от института машина с наладчиками. После этого, мы спускались вниз в помещение, где размещалась установка, и проделывать уже с болгарскими инженерами все то, что они в этот день делали совместно с наладчиками от фирмы-изготовителя. В таком режиме нам пришлось проработать целый месяц, зато по возвращению домой, мы не только смогли самостоятельно смонтировать, отладить и запустить это достаточно сложное оборудование, но и обучить этому и своих наладчиков. В результате эта установка успешно проработала на заводе «Ангстрем» для производства всей текущей продукции в течение следующих 15 лет.

 

Совсем другая судьба сложилась для еще одной аналогичной установки, приемку которой взял на себя тогдашний руководитель службы по внешним экономическим связям завода «Ангстрем», назовем которого в нашем рассказе К-в. Перед поездкой в Германию, где на это раз нужно было принимать оборудование, этот К-в попросил меня показать в фирменном каталоге, как выглядит эта установка, чем меня несколько удивил. Когда же установка, которую «принимал» К-в, прибыла на завод «Ангстрем», то обнаружилось при вскрытии ящиков, что она была упакована прямо в рабочем состоянии без демонтажа проекционного объектива, координатного стола и других подвижных чувствительных узлов и без специальных транспортировочных креплений. В результате при транспортировке установка стоимостью в несколько миллионов долларов была полностью приведена в нерабочее состояние – был разбит проекционный объектив, сломаны торсионные упругие элементы подвески системы автофокусировки, разбиты зеркала лазерного интерферометра и многое др. Самое интересное, что все это К-ву сошло с рук, и он продолжал работать на своей должности, как ни в чем ни бывало. Как видно, КГБ своих не бросает!

 

С началом «перестройки» в конце 1980-х годов я принимал посильное участие в процессах демократизации нашего общества. Написал слово «демократизация» и вспомнил ходившую тогда шутку: «Вопрос — чем демократизация отличается от демократии? Ответ – наверное, тем же, чем канал отличается от канализации!». На начальном этапе группа сторонников перестройки и демократизации в Зеленограде, к которой я относил и себя, собиралась в молодежном клубе «Полином» для обсуждения практических шагов по пропаганде новых и непривычных для нашего общества идей либерализации экономической и общественно-политической жизни. С этой целью приглашали для выступления в рамках клуба «Полином» и на предприятиях нашего города людей, ставших впоследствии известными деятелями демократического движения. Помню, какое сильное впечатление произвел во время своего выступления на заводе «Ангстрем» Сергей Станкевич, который в 1991 – 1993 годах стал политическим советником Б.Н. Ельцина. В состав группы «Полинома» входили многие авторитетные сотрудники Зеленоградских предприятий: Л. Лемко, В.Митина, А. Кудря, П. Фастов, Н. Черепов и другие.

 

В 1989 году впервые в нашей стране были назначены альтернативные выборы Народных депутатов Верховного Совета СССР. В отличие от всех прежних выборов в нашей стране, когда выбирать нужно было одного депутата из одного кандидата в депутаты, на этот раз власти разрешили выдвигать по несколько кандидатов на одно место. Но это была все-таки еще не «демократия», а только «демократизация» – т.е. для выдвижения кандидатов назначались, так называемые, собрания избирателей, которые и должны были отсечь всех неугодных кандидатов, и включить в окончательный список кандидатов только вполне надежных (по мнению властей) людей.  Но в случае Зеленограда эта хитрая уловка отживающего свой век коммунистического режима не сработала. Верховный Совет СССР состоял из двух палат – Совета Союза и Совета Национальностей (по территориальному и национальному принципу). И соответственно, выборы были раздельными. Для выборов в Совет Союза Зеленоград был подключен к Тушинскому избирательному округу. При выборах в Совет Национальностей Москва выделялась в отдельный округ. Регламент выборов был таков: до 24 января 1989 года на собраниях предприятий или собраниях жителей выдвигались кандидаты в депутаты, затем они в течение месяца обсуждались на собраниях народных представителей. В списках кандидатов в депутаты предвыборные собрания должны были оставить самых достойных. Затем месяц давался на предвыборную кампанию; выборы были назначены на 26 марта 1989 года. К 24 января 1989 года по Тушинскому (Зеленоградскому) избирательному округу были выдвинуты 5 кандидатов. Двое от Зеленограда: Т.Х. Гдлян – старший следователь по особо важным делам при Генеральном прокуроре СССР, получивший известность благодаря, так называемому, «хлопковому делу» — по разоблачению коррупции в высших эшелонах власти в Узбекистане, и Н.И. Черепов – начальник лаборатории одного из Зеленоградских предприятий. Трое кандидатов были от Тушино: «директорский корпус» — Арутюнов, Напольнов и Соколовский.

 

От Тушино (включая Зеленоград) в Совет Национальностей по московскому избирательному округу избирательная комиссия утвердила 10 кандидатур. Среди них: генеральный директор ПО «ЗИЛ» Е. Браков, 1-ый зам. председателя Госстроя СССР Б. Ельцин, художественный руководитель Государственного республиканского русского народного ансамбля «Россия» Л. Зыкина, летчик-космонавт СССР Г. Гречко. Предвыборное собрание по выдвижению кандидатов в депутаты Совета Национальностей по московскому избирательному округу проходило в Колонном Зале Дома Союзов 24 января 1989 года. Доверенным лицом Б. Ельцина на этом собрании выступала представительница Зеленограда В. Митина. В результате тайного голосования кандидатами для дальнейшего прохождения выборов были избраны Е. Браков и Б. Ельцин, как набравшие больше всего голосов.

 

Предвыборное собрание избирателей по Тушинскому (Зеленоградскому) избирательному округу проходило 24 января 1989 года в ДК «Красный Октябрь» в Тушино. На этом собрании делегатом от Зеленограда присутствовал и я. Главный вопрос, вокруг которого разгорелась острая борьба, — предложение зеленоградцев оставить в списке для голосования всех 5 кандидатов, и не лишать, таким образом, наших избирателей права выбора. Тушинцы же настаивали на отборе достойнейших из достойных, отдавая предпочтение «своим» кандидатам. Рабочий президиум, который вел собрание, действовал, похоже, по явно спланированному сценарию. Иначе чем объяснить, что предложение поставить на голосование вопрос о внесении в избирательные списки всех выдвинутых кандидатов, что не запрещено законом о выборах, председательствующим упорно игнорировалось. Сообразуясь с прошлым опытом, ведущие собрание надеялись: народ устанет, махнет на все рукой и проголосует за то, что предложат. Но сидящие в зале продолжали спорить, убеждать, доказывать.

 

—  Смотрите, нас-то машина по домам развезет… — даже сия убийственная реплика председательствующего осталась без внимания. Почти 12 часов продолжалось собрание. Около 4 часов утра большинством голосов было принято решение внести в списки для голосования всех 5 кандидатов.

 

На время выборов 26 марта 1989 года я записался наблюдателем на один из избирательных участков в Тушино. За исход выборов в Зеленограде можно было быть спокойным, но было очень интересно понаблюдать впрямую, как проголосуют избиратели в Тушино, где в качестве кандидатов были выдвинуты директора крупнейших предприятий города. Особенно эмоциональным оказался момент подсчета голосов, когда мы могли наблюдать, как быстро росли пачки избирательных бюллетеней, отданных за наших кандидатов – Ельцина и Гдляна, и наоборот – какие тоненькие пачки бюллетеней лежат против их конкурентов. В итоге: Ельцин и Гдлян получили подавляющее большинство голосов по своим избирательным округам.

 

В последующие годы я также активно принимал участие в выборах различных уровней. На фото № № 97 и 98 приведены изображения моих удостоверений председателя Зеленоградской городской и окружной избирательных комиссий на выборах 1993 и 1997 годов.

 

В 1990 году мы начали строить свою дачу в 20 км от Клина. На фото № 99 изображена наша дача в начальный период строительства. Однако, не достроив дачи, мы с Галей уехали более чем на год в Германию в город Йену, куда я был командирован для работы на предприятии «Карл Цейсс». На следующих снимках (фото №№ 100 – 102) я позирую на фоне различных красивых мест в Йене и ее окрестностях. Находясь в Германии, мы с Галей, естественно, побывали в различных городах и интересных местах Германии (фото №№ 103 и104). В последующие годы я побывал (по служебным, естественно, делам) и в других красивых местах Германии (фото №№ 105 и 106).

 

 

Фото № 97. Мое удостоверение председателя Зеленоградской городской избирательной комиссии. 1993 год.

 

Фото № 98. Мое удостоверение председателя зеленоградской окружной избирательной комиссии. 1997 год.

 

Фото № 99. Саша на фоне нашей дачи в начальный период строительства. 1991год.

 

Фото № 100. Я около пивной недалеко от нашего дома в Йене. Германия. 1991 год.

 

Фото № 101. Я в лесу в окрестностях Йены. Германия. 1991год.

 

Фото № 102. Я на фоне деревни Дракендорф недалеко от нашего дома в Йене. Германия. 1991г.

 

Фото № 103. Мы с Галей в музейном городе Ротенбург на Юге Германии. 1991 год.

 

Фото № 104. Мы с Галей и д-ром Лёзе в ресторане на берегу Эльбы в Дрездене. Германия.1992г.

 

Фото № 105. Я с Гущиным О.П. на берегу Боденского озера в г. Людвигсхафен на юге Германии. 1996 год.

 

Фото № 106. Я с Гущиным О.П. в городке Юберлинген на юге Германии.

 

 

Наш старший сын Александр Александрович Невский после окончания физико-технологического факультета Московского института электронной техники (МИЭТ) получил еще два высших образования – на юридическом факультете МГУ и факультете управления Московского нефтяного института им. Губкина и успешно работает юристом в нефтяном бизнесе – сначала в компании «ЮКОС», а в последствии в «РОСНЕФТИ».

 

В наступившие в начале 90-х годов новые времена в нашей стране мои дети также смогли посмотреть мир уже не по служебной потребности, а по собственной инициативе. Алена переселилась в Париж, где смогла получить высшее образование в лингвистическом институте (фото № 107), кроме того она поработала штатным корреспондентом в парижской газете «Русская мысль» (фото № 108,109 и 110), была собственным корреспондентом радио «Свобода» в Париже (фото № 111 и112), и в течение нескольких лет была собственным корреспондентом газеты «Московский комсомолец» в Париже и в этом качестве получала приглашения на различные официальные мероприятия во Франции, включая правительственные приемы у Президента Франции в Елисейском дворце (фото №№ 113 — 114). В 1992году Алена в первый раз после довольно длительного отсутствия приезжала в Москву. На фото № 115 – Галя с детьми: Сашей, Аленой и Егором в 1992 году.

 

 

 

 Фото № 107. Алена во время учебы в лингвистическом институте в Париже. 1993 год.

 

Фото № 108. Алена торжествует по поводу ее первой публикации в парижской газете «Русская мысль». 1991 год.

 

Фото № 109. Журналистское удостоверение Алены (в то время она носила фамилию Кончаловская — по мужу) от газеты «Русская мысль» (по-французски “La Pensée Russe”) 1995 года.

 

Фото № 110. Журналистское удостоверение Елены Кончаловской (Невской) от газеты «Русская мысль» (по-французски “La Pensée Russe”) 1996 года.

 

Фото № 111. Алена у входа главной редакции радио «Свободная Европа»/«Свобода» в Мюнхене. 1992 год.

 

Фото № 112. Алена в главной редакции радио «Свобода» в окружении известных журналистов и сотрудников радио «Свобода». Слева от Алены – Петр Вайль, а за ним Александр Генис. Справа от нее на первом плане — руководители радио «Свобода» Ефим Фиштейн и Анатолий Лимбергер.

 

Фото № 113. Карточка прессы Алены Невской — Кончаловской от газеты «Московский комсомолец» на 53-ьем Международном кинофестивале в Каннах 2000 года.

 

Фото № 114. Пригласительный билет мадам Елене Кончаловской (Невской) на прием в Елисейском дворце по случаю нового 1999 года от имени Президента Франции Жака Ширака.

 

Фото № 115. Пригласительный билет мадам Елене Кончаловской (Невской) на прием в Елисейском дворце по случаю нового2002 года от имени Президента Франции Жака Ширака.

 

Фото № 116. Пригласительный билет мадам Алене Невской – Кончаловской на прием в Посольстве Российской Федерации во Франции по случаю национального праздника Дня России 12 июня 2002 года.

 

Фото № 117. Пригласительный билет мадам Алене Невской – Кончаловской на прием в Посольстве Российской Федерации во Франции по случаю национального праздника Дня России 12 июня 2001 года.

 

Фото № 118. Галя с детьми: (слева направо) Сашей, Аленой и Егором. 1992год.

 

 

Наш младший сын Егор (Георгий Александрович Невский) еще во время обучения в МИЭТ’е стал работать программистом сначала в небольшой компании при МГУ, которая наряду с другими продуктами разрабатывала программы для МПС (Министерства путей сообщения). Затем железнодорожное ведомство пригласило Егора на работу в качестве руководителя отдела программирования Главного Вычислительного Центра МПС. И уже работая в этом качестве, Егор участвовал в конкурсе на замещение вакантной должности программиста в американской компании Thomas Publishing Inc., куда он и был принят на работу в 2001 году. Центральный офис компании Thomas, где Егор начал работать летом 2001 года, расположен в центре Нью Йорка на Манхеттене, так, что он смог увидеть своими глазами теракт 11 сентября 2011 года. Башни-близнецы Всемирного торгового центра располагались от высотного офиса компании Thomas на расстоянии всего около 1000 метров, поэтому все было видно без участия телевидения. В тот день Егор смог добраться до своей квартиры в Бронксе только спустя 7 часов после этого события, потому, что весь транспорт в центре Нью Йорка был остановлен, и практически весь путь до дома Егору пришлось проделать пешком. На фото № 119 Егор снят вместе со старшим сыном Борисом на фоне Манхеттена в 2001 году. На следующем снимке (фото № 120) изображено уже все его семейство, включая младшего сына Федю, родившегося в Нью Йорке в 2002 году и имеющего в связи с этим американское гражданство и, соответственно, американский паспорт. Наконец, на фото №№ 121 и 122 старшие сыновья Егора Борис и Саша сняты на фоне американского флага вместе с остальными учениками соответственно 5 и 1 класса общественной школы в районе Бронкса в Нью Йорке.

 

 

Фото № 119 . Егор со старшим сыном Борисом в Нью Йорке на фоне Манхеттена в 2001 году.

 

 

Фото № 120. Семейство Егора в полном составе: слева на право — старший сын Борис, жена Оля, средний сын Саша, сам Егор с младшим сыном Федей на руках. 2002 год.

 

Фото № 121. Старший сын Егора Борис (стоит вторым слева в третьем ряду) со своим классом 5-201 в школе в Нью Йорке в 2002-2003 учебном году.

 

Фото № 122. Средний сын Егора Саша (стоит третьем слева в верхнем ряду) со своим классом 1-102 в школе в Нью Йорке в 2002 – 2003 учебном году.

 

 

Далее, к истории нашей семьи можно отнести торжественное празднование нашей с Галей «Золотой свадьбы» в 2011 году, что отражено на фото №№ 123 и 124.

 

Фото № 123. Здесь мы в Зеленоградском Дворце бракосочетания во время празднования нашей «Золотой свадьбы» в 2011 году.

 

Фото № 124. А здесь мы в 2011 году за чтением поздравительного письма от мэра Москвы по случаю нашей «Золотой свадьбы».

 

 

На фото № 125 изображена вся наша семья на даче летом 2008 года.

 

Фото № 125. Вся наша семья на даче летом 2008 года. Справа на снимке впечатан Жан-Реми – муж Алены.

 

 

Далее следуют снимки (фото №№ 126 – 130) где вся наша семья присутствует на моем 75 летнем юбилее, который мы очень весело отпраздновали в зеленоградском клубном ресторане Z1. На этом торжестве кроме членов нашей весьма разросшейся семьи присутствовали и некоторые мои коллеги: от «Ангстрема» — Земцовский С.И., от «Микрона» — Гущин О.П., от ОАО «Базовые технологии» — Ларина Н.П. и, наконец, мой коллега Раховский В.И.

 

 

Фото № 126. Три брата: Олег, я и Кирилл на моем 75 летнем юбилее в ресторане Z1.

 

Фото №127. А это мы с женами и детьми: стоят слева на право – Олег, Алла, Галя, я, Оля (жена Кирилла) и Кирилл. Сидят в первом ряду слева направо – Денис (младший сын Олега), Даша (дочь Олега), Егор, Алена, Саша и Надя (дочь Кирилла).

 

Фото № 128. А здесь к предыдущему снимку №124 прибавились жены и мужья наших детей: слева направо – стоит второй слева – Лиля (жена Дениса); сидит в голубом платье – Оля (жена Егора); сидит на полу – Жан-Реми (муж Алены); сидит на корточках – Ярослав (муж Нади); сидит крайняя справа – Оля (жена Саши).

 

Фото № 129. А теперь к предыдущему снимку № 125 прибавились внуки: стоят слева направо – Саша (младший сын Алены); Валера (старший сын Саши); Борис (старший сын Егора); Егор (старший сын Алены); сидят слева направо – Саша (средний сын Егора; Саша (младший сын Саши); Федя (младший сын Егора); Анастасия (дочь Алены); Маша (дочь Нади).

 

Фото № 130. А теперь уже пошли танцы. Мой 75 летний юбилей в ресторане Z1.

 

Дальнейшая история семьи Невских – это уже история наших детей и внуков. Карты им в руки – пусть пишут новейшую историю нашей семьи сами.